Рабство это польза или вред

Вред высшего образования и польза рабства, как ни странно, но это действительно так, но только с уточнением, что это верно с точки зрения рабовладельца.

Далее часть текста из книги “Крепостной Петербург пушкинского времени”.

Первоначально (при Екатерине II) приём крепостных в Академии не допускался. Позже для крепостных был открыт доступ лишь в Академию Художеств и Медико-хирургическую Академию. Как гласил академический устав, воспитанники “крепостного состояния” – “по камерам помещаются и пользуются столом отдельно от воспитанников свободного состояния”. Кроме того, воспитанники из крепостных официально не числились студентами и не пользовались правом ношения шпаги.

Прием крепостных в Академию был прекращен в 1817 г., когда вновь назначенный президент Академии Художеств А. Н. Оленин признал необычайно вредным для процветания Академии, наличие среди ее учеников лиц “крепостного состояния”. Он пришел в ужас от мысли, что “люди сего (крепостного) состояния воспитываются наряду с казенными, свободными питомцами”, признав, что “сие смешение состояний было причиною, что нравственность между учащимися исчезла: многие из них предались всякого роду пороков”.

Событиями 1825 г., привели к окончательному воспрещению приема крепостных в средние и высшие учебные заведения. 19 августа 1827 г. Николай I обратился к министру народного просвещения А.С.Шишкову с рескриптом, в котором отмечал, что “до сведения” его дошло, что часто крепостные люди, из дворовых и поселян, обучаются в гимназиях и других высших учебных заведениях. От сего происходит вред двоякий: с одной стороны, сии молодые люди, получившие первоначальное воспитание у помещиков или у родителей нерадивых, по большей части входят в училища уже с дурными навыками и заражают или через то препятствуют попечительным отцам семейств отдавать своих детей в сии заведения; с другой же, отличнейшие из них, по прилежности и успехам, приучаются к роду жизни, к образу мыслей и понятиям, не соответствующим их состоянию. Неизбежные тягости оного для них становятся несносны и оттого они не редко в унынии предаются пагубным мечтаниям или низким страстям”.

Вследствие сего министру повелевалось “Университеты и высшие учебные заведения и гимназии и равные по преподаванию места” принимать лишь людей “свободного состояния”.

Учитывая взгляды своего монарха на этот вопрос, Начальник III Отделения гр. Бенкендорф выражал, в свою очередь, мысль, что “не должно слишком торопиться с просвещением России, чтобы народ не стал по кругу своих понятий в уровень с монархами и не посягнул бы тогда на ослабление их власти”.

Понятно, что в такой атмосфере “бредни” об освобождении крестьян встречали решительный и резкий отпор со стороны крепостников. “Что же дворянин будет делать тогда, когда мужики и земля будут не его, а ему что останется?” – замечает известный писатель ХVIII века Сумароков. – “Впрочем свобода крестьянская не токмо обществу вредна, но и пагубна, а отчего пагубна, того и толковать не надлежит”.

Действительный тайный советник Ланской, отражая взгляды своего круга, писал в николаевское время, что “продажа людей как целыми селениями, так и порознь, без земли, нисколько не унизительна для человечества, ибо сею продажею, также как и наследством, ничего иного с ними не делается, как только передается от одного помещика другому право на владение ими или, лучше сказать, переменяется одно имя владельца.”

————–

Ч

еловек являлся в описываемое время предметом купли-продажи. При Петре I в Петербурге продавались также и пленные. Как сообщает датский посланник Ю. Юль, после взятия Выборга “русские офицеры и солдаты уводили в плен женщин и детей, попадавшихся им на городских улицах. Дорогою, – рассказывает Ю. Юль, – встретил я, между прочим, одного русского майора, который имел при себе девять взятых таким образом женщин. Царь тоже получил свою часть в подарок от других лиц. Иные оставляли пленных при себе, другие отсылали их в свои дома и имения в глубь России, третьи продавали. В Петербурге женщины и дети повсюду продавались задешево, преимущественно казаками”.

Газеты рубежа XVIII – XIX веков пестрят объявлениями о “продажных людях”. Никого не смущало объявление о продаже “мальчика, умеющего чесать волосы и дойной коровы”. Тут же рядом публиковалось о продаже “малого 17 лет и мебелей”. В другом номере газеты сообщалось, что “у Пантелеймона, против мясных рядов”, продаются “лет 30 девка и молодая гнедая лошадь”. В 1800 г. объявлялось о продаже женщины с годовым мальчиком и шор на 6 лошадей. “В Московской части в улице Больших Пеньков (так называлась в старину Разъезжая ул,), в доме № 174, – публиковалось в 1802 г., – продаются муж с женою от 40-45 лет, доброго поведения, и молодая бурая лошадь”.

При Александре I, воспретили печатание в “СПБ. Ведомостях” объявлений о продаже людей без земли. Но по существу ничто не изменилось. Прежде печаталось прямо – такой-то крепостной человек или такая-то крепостная девка продаются; теперь стали печатать: такой-то крепостной человек или такая-то крепостная девка отпускаются в услужение, что означало, что тот и другая продавались.

Помещая в газетах объявления о “продажных людях”, владельцы их обычно откровенно выхваляли свой “товар”. Эпитеты, – “пригожий”, “собой видный”, встречаются постоянно. О “девках” писали: “изрядная собой”, “с лица весьма приятна”, “собой дородная”. Восхвалялись также качества и способности продаваемых слуг. “Отдаются в услужение: чеботарь 25 лет, по стройности и росту годен в ливрейные гусары и жена 18 лет, неуступающая хорошему кухмистеру в приготовлении кушанья”.

Кроме продажи крепостных “с рук” и по газетным объявлениям, предприимчивые люди устраивали в столице “невольничьи рынки”, наподобие восточных, где, на “особливых двориках”, выставлялись на продажу крепостные.

Пашкова, урожденная кн. Долгорукова, составила себе большое состояние спекуляцией по продаже “рекрут”. Она покупала населенные имения, продавала по дорогой цене в рекруты всех дворовых мужчин, а затем сбывала с рук купленное поместье.

Декабрист Якушкин рассказывает в своих записках, как “однажды к помещику Жигалову приехал Лимохин и проиграл ему в карты свою коляску, четверню лошадей и бывших с ним кучера, форейтора и лакея; стали играть на горничную-девку и Лимохин отыгрался”.

По поводу обычая менять своаих крепостных, декабрист Лунин в одном из своих писем из Сибири сообщает интересную биографию нанятогоо им в ссылке слуги “Василича”. – “Его отдали в приданое, потом заложили в ломбард или в банк. После выкупа из этих заведений он был проигран. в бильбокет, променен на борзую и, наконец, продан с молотка со скотом и разной утварью на ярмарке в Нижнем. Последний барин, в минуту худого расположения, без суда и справок, сослал его в Сибирь”.

За небольшие проступки, с крепостным, обычно, расправлялись “домашними средствами” . По закону 1833 г. владелец имел право употреблять “домашние наказания и исправления” по своему усмотрению, лишь бы только не было увечья и опасности для жизни. Дворянин может бить своих людей столько, сколько сочтёт нужным.

Способы истязаний крепостных – цепи, оковы, колодки, деревянные чурбаны, шейные рогатки, особые арестантские помещения, были распространены в то время. Наряду с “личными сетками” (для пытки голодом), наложением сургучной печати на голое тело, выщипыванием бород, опаливанием лучиною волос на теле женщин, существовали также и барские забавы в виде качания дряхлых старух на высоких качелях, “пока старуха не обомрет”.

Помимо телесных наказаний, владелец пользовался в то время правом непосредственной отдачи своих крепостных в смирительные дома и исправительные арестантские отделения. Дворянин мог даже сослать своего крепостного в каторжные работы.

————–

По данным министерства внутренних дел, за девять лет, с 1835 г. по 1843 г., было сослано в Сибирь, за убийство помещиков, 416 человек крепостных. Кроме того, с 1826 г. по 1834 г. последовало 148 крестьянских восстаний, с 1835 г . по 1844 г . – 216 и с 1845 г. по 1854 г. – 348. В 1858 г . было 86 крестьянских бунтов, в 1859 г . – 90, в 1860 г .- 108.

Кровавыми расправами отвечало царское правительство на бунты русских крестьян. Взрослых, детей и стариков жестоко избивали плетьми и розгами. Целые деревни предавались пламени, а их население ссылалось в Сибирь.

Полоса волнений не миновала и Петербурга. Еще в ХVIII веке здесь был зарегистрирован ряд “дерзких неповинений” среди дворовых людей. Однажды группа их осмелилась даже подать челобитную на своих господ самому Павлу I. В ответ на это император приказал тотчас же дать каждому из челобитчиков столько плетей, сколько пожелает его барин. Тем не менее, в Петербурге имел место целый ряд “дерзких” убийств дворян их крепостными.

————–

Печать служила послушным орудием пропаганды в руках господствующего класса. Журналы того времени в самых елейных выражениях описывали “счастливое” и “избыточное” состояние крестьян в России.

“Добрый барин” и облагодетельствованные им “мужички” являлись обычными персонажами театральных представлении того времени. В пьесе популярного писателя начала ХIХ века Коцебу “Бланка фон-Монфокон”, долго не сходившей со столичного репертуара, демонстрировалась весьма чувствительная сцена: добрая госпожа милостиво пожимает руку своему крепостному, после чего умиленные поселяне выражают непременное желание дотронуться до руки счастливца.

В подражание Коцебу, драматург той же эпохи Василий Федоров написал пьесу “Русский солдат или хорошо быть добрым господином”. Герою пьесы, добродетельному помещику Доброву грозит разорение. Но “сердечно” управляемые им крестьяне продают все свое имущество и приносят ему 10 000 руб. Но в их жертве нет больше нужды, так как отставной солдат, бывший крепостной Доброва, уже принес своему барину шкатулку с драгоценностями, скромно и застенчиво “приватизированными” им вовремя войны.

В представленной в Петербурге 13 ноября 1803 г. пьесе Н. Ильина “Великодушие или рекрутский набор” на сцене демонстрировалась деревня, жители которой так бедны, что не могут собрать даже пяти рублей, но зато здесь процветают высокие добродетели и главной из них почитается преданность барину и казенным интересам.

——————-

Характерно, что даже III Отделение склонно было считать основными причинами волнений крестьян тяжелые оброки и повинности, а также жестокое обращение помещиков с крепостными. Кроме этого пасность бунтов значительно возросла вследствие быстрого увеличения числа дворовых людей. Как разъяснял Ю. Ф. Самарин, » дворовые гораздо быстрее размножаются, чем крестьяне”.

“Кроме того, – пишет Самарин, дворовые не изнуряются тяжелыми работами, их жены не жнут и не молотят и оттого смертность между ними, как от обыкновенных, так и от повальных болезней, никогда не бывает так значительна, как между  крестьянами. Класс непроизводительный плодится за счет производительного”. В 1838 г. дворовые составляли 4% от всего количества крепостных. К концу же 50-x годов число их дошло почти до 7%, увеличившись с 914 000 чел. до 1 467 000 чел.

Николай охарактеризовал дворовых, как “класс весьма дурной”. “Будучи взяты из крестьян, – сказал Николай, – они отстали от них, не имея оседлости и не получив ни малейшего образования. Люди эти вообще развратны и опасны для общества, как и для господ своих. Я вас прошу быть крайне осторожными с ними. Часто за столом или в вечерней беседе вы рассуждаете о делах правительственных и других, забывая, что люди эти вас слушают и по необразованности своей и глупости толкуют суждения ваши по-своему, то есть привратно”

От редакции