О вреде и пользе свободы

Свобода, простая свобода без всякой примеси, никогда не может быть опасна, и вред, который может быть причиняем злоупотреблениями свободы, всегда перевешивается суммою добра, которая из нее проистекает. Свобода ведет к свету и истине; она служит лучшею пробой всякому делу, и никакое правое и сильное дело не имеет повода бояться свободы. Законная и бесспорная власть, сильная всею силою своего народа и единая с ним, не имеет повода бояться никакой свободы; напротив, свобода есть верная союзница и надежная опора такой власти. Что такое свобода? Свобода есть откровенное, прямое и, стало быть, честное действие. Свобода есть личное мнение, которое не имеет надобности скрываться; свобода есть общественный интерес, который заявляет себя с полною откровенностью. Какая была бы, например, для России опасность в том, если бы даже самые неприязненные ей направления высказывались с полною откровенностью? Выходя на свет, они уничтожали бы сами себя. Враг без маски есть почтенный и добрый враг, который стоит друга. Опасность действительная для государства начинается там, где в глазах людей начинает двоиться правительство. Злоупотребления простой свободы, каковы бы они ни были, суть ничто в сравнении с злоупотреблениями власти. Все дурные партии, противугосударственные или противуобщественные, оказались бы сразу несостоятельными и немедленно сложили бы свое оружие, если б они не находили себе питания и поддержки в правительственных сферах. Всем известно, что польское дело, например, развилось и организовалось не из собственных элементов, которые были бы слишком для того ничтожны, а из тех влияний и пособий, которые постоянно притекали к нему из правительственных сфер. Всем известно, что главный виновник польского вопроса в России был в начале нынешнего столетия один из влиятельнейших министров русского правительства; все знают также, что, несмотря на сильную организацию, которую получило тогда польское дело, оно не могло бы долго держаться и стать серьезною опасностью, если бы все меры, которые правительство считало нужным принимать против него, не отводились от него или не обращались в пользу ему самим же правительством, то есть разными административными лицами, имевшими большее или меньшее влияние на дела.

Говорят о вредных направлениях, возникавших в нашей литературе, говорят о лжеучениях, развращавших нашу молодежь, которые она распространяла. Но ответственность за такие направления отнюдь не может падать на свободу по той простой причине, что ее вовсе не было. Наша литература вся находилась в руках административных властей. Этого мало: можно доказать с документами в руках, что все те направления, которые оказывались у нас вредными, возникали, плодились и развивались именно благодаря влияниям и пособиям из административных сфер и часто в тех изданиях, которые создавались самою администрацией, служили ей органами и получали, прямыми или косвенными путями, внушения потом от нее.

Мы были бы рады, если бы при полной независимости печати антирусские партии, например, имели у нас свои открытые органы. Мы бы знали, с кем имеем дело, и можно ручаться, что если б эти партии были предоставлены самим себе, то они не могли бы держаться и, во всяком случае, перестали бы быть опасностью. Пусть бы, например, газета “Весть” сбросила с себя свою консервативную маску с патриотическими гримасами; пусть бы она свободно и прямо объявила себя тем, что она есть в действительности, и мы совершенно помирились бы с нею; она была бы безвредна, а быть может, даже и полезна, между тем как теперь, при всей своей ничтожности, она является признаком весьма тревожного положения дел.

Но речь не о “Вести”; мы хотим сказать несколько слов по поводу удивительного казуса, которому театром послужила третьего дня другая петербургская газета.

С некоторых пор почти все наши газеты приняли национальный тон. С поляками нигде не церемонятся, и везде идет речь о необходимости серьезных мер к обрусению Западного края. В течение последних лет общественное мнение в России очень созрело и возмужало. Люди мыслящие и добросовестные не могли не поумнеть и не научиться многому в эти годы, столь полные событий и откровений. К настроению общественного мнения принуждены подлаживаться и те, кто не сочувствует ему. Патриотический тон стал еще более необходимостью ввиду того направления государственных дел, которое столь решительно указано непосредственно Верховною Властью. Именно для того, чтоб успешно вести интригу против этого направления, стало необходимостью рядиться в его цвета.

Не думаем, чтобы нам довелось когда-нибудь говорить о “Биржевых Ведомостях”, если б у нас была полная независимость печати; об этой газете не могло бы быть и речи уже потому, что ее не было бы тогда на свете. Она создана администрацией, получает субсидии и имеет временно-обязанных читателей. Вот почему казус, который произошел в этой газете, имеет некоторое значение, обязывающее нас обратить на него внимание. Речь идет о передовой статье субботнего нумера (№ 200) “Биржевых Ведомостей”.

Автор статьи считает нужным заявить сначала о патриотическом направлении своей газеты. “Мы надеемся, – говорит он, – что из прежних статей наших читатели убедились в нашем искреннем желании обрусения Западного края”. Он признает “таковую меру государственною необходимостью, залогом будущей безопасности и спокойствия, залогом будущего благоденствия и силы России”. Он осмеивает покойное Товарищество приобретателей имений в Западном крае и свидетельствует, что эта мера была пустая, “как стакан воды – без воды”, распространяется о канцелярских формальностях и указывает на вред административного вмешательства в частные экономические интересы. “Все дело представляло собою фразы, фразы и фразы, – говорит он и весьма благоразумно спрашивает: – Могли ли и могут ли фразы подвигать русское землевладение и изменять народный строй края, содействовать русской народной жизни?” и основательно отвечает: “Ясно, нет”. Затем почтенный публицист официозной газеты толкует о какой-то мере, состоящей в продаже казенных ферм. Он сомневается в ее успехе и распространяется при этом о “нескончаемой формалистике”, о “люстрации”, о “бюрократической отписке и переписке”. В полуграмотной и полурусской речи, одушевляясь все более и более, он приходит в патриотическое негодование на то, что какие-то казенные участки выдаются будто бы “полякам или немцам, а не лицам кровного русского происхождения, – которые бы, естественно, содействовали (sic) распространению русского языка и народности и вызывали бы симпатии к русскому центру”. Он добродетельно восклицает: “Дайте полякам, заслужившим награду своею преданностью России, что хотите, хоть дом на Невском, обеспечивайте пенсиями, русскими имениями, но не противоречьте же таким назначением награды самим себе”.

Заявив таким образом свою ревность о русской народности, автор наконец находит удобным перейти к сущности дела. Он подвергает осмеянию мысль, будто бы польские помещики в Западном крае могут быть опасны России. Весьма убедительно доказывает он, что землевладение в Западном крае может оставаться в руках польских помещиков не только без вреда, но даже с пользою для России, ибо “землевладелец, пока земля у него, невольно работает на ней, стало быть, хотя поневоле, но служит России”. Автор не верит, чтобы польские землевладельцы были политически заинтересованы удерживать землю в своих руках; он не верит, что они “не хотят продавать свои имения в руки русских и тем противодействуют видам правительства”, и такое неверие свое именует пессимизмом. Это место так прелестно, что стоит выписать его: “Мы скажем откровенно: положительно не верим этому! Наш пессимизм основывается на том, во-первых, что такое упорство не имело бы никакой цели, а, во-вторых, что оно скорее вводило бы русский элемент, чем самое распоряжение, именно возбуждая непременное стремление таковое упорство победить”.

Этого мало: мы узнаем, что Россия подвергнется большой опасности, если будет серьезно исполнен указ 10 декабря и подлежащие обязательной продаже польские имения будут действительно скуплены у них; ибо, получив ценность своих имений в пятипроцентных бумагах, польские помещики уедут с ними из России и Россия, таким образом, будет обездолена, потрясена в своих финансах, разорена в своем хозяйстве и станет данницей той страны, где польские помещики водворятся. Изобразив в ярких красках картину бедствий, угрожающих нашему отечеству вследствие исполнения указа 10 декабря, публицист официозной газеты, издаваемой с правительственными пособиями и имеющей приписную публику, обрушивает всю тяжесть своего негодования на самый этот указ. Он без церемонии называет его коммунизмом. Это уже значит пойти немножко далее, чем газета “Весть”: та говорила о коммунизме администрации Западного края.

“Исходя из коммунистических начал, – говорит наш публицист, – отвергающих неприкосновенность собственности, и вводя произвол и насилие в отправлении администрации, они (меры, предписанные указом 10 декабря) касаются самых существенных основ строя русской государственной жизни. Притом и представляя в самой своей сущности непрочность оснований, они неминуемо поколеблют наш экономический быт и возбудят такие всеобщие и основательные жалобы, что неминуемо отразятся на ходе всех условий общественного развития; потому во всех, истинно любящих свое отечество, истинно преданных славе своего Государя, возбуждают искреннее желание их отмены“.

Итак после истории с Товариществом приобретателей имении и Обществом взаимного поземельного кредита вот наконец до каких откровенностей дошло дело!

Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1867. 1 августа. № 167.

Михаил Никифорович Катков (1818-1887) – русский публицист, философ, литературный критик, издатель журнала “Русский вестник”, редактор-издатель газеты “Московские ведомости”.