О пользе сомнения в философии
У каждого изучающего философию рано или поздно закономерно возникает интерес к тому, есть ли в философии такие вопросы, проблемы, которые по отношению ко всем остальным были бы первостепенными, т. е. наиболее важными, главными, основными. Тема эта представляет интерес не только для начинающих, но и для профессиональных философов, среди которых одни уделяют ей серьезное внимание, другие, напротив, не считают ее актуальной. И тем не менее, если окинуть общим взглядом всю долгую историю философии, не трудно заметить, что упоминавшиеся в начале главы «вечные» философские проблемы, касающиеся происхождения, генезиса, сущности мироздания и человека, а также, например, смысла жизни, природы человеческого познания и т. п., так или иначе присутствуют практически во всех философских учениях, фрагментарно или, напротив, детально обсуждаются в различных философских трудах, независимо от того, кому именно они принадлежат и к какому времени относятся. Действительно, трудно найти философа, который бы никак не обнаружил своего отношения к тому, что являют собой сознание, мышление, дух, идеальное и как они соотносятся с материей, природой, бытием, или, например, не усомнился бы в своих «мудрствованиях», рассуждениях и выводах. Это обстоятельство и дало в свое время основание Ф. Энгельсу (1820-1895) сформулировать так называемый «основной вопрос философии», в котором выделяется две стороны.
Первая из них касается соотношения материального и идеального. Вопрос ставится так: «Что первично, материя или дух (сознание)?» или, как сказал сам Ф. Энгельс: «Великий основной вопрос всей, в особенности новейшей, философии есть вопрос об отношении мышления к бытию».
Вторая сторона тесно связана с первой и формулируется следующим образом: «Познаваем ли мир?» Другими словами: «Можем ли мы в наших представлениях и понятиях о действительном мире составлять верное отражение действительности?»
Материалисты
В зависимости от того, как те или иные и идеалисты философы отвечают на первый вопрос, их делят на материалистов (кто полагает, что мир изначально материален, а сознание — порождение этой материи) и идеалистов (которые считают, что в основании мира находится нечто идеальное, предшествующее материи и создающее ее). При этом различают две разновидности идеализма — объективный идеализм Платона или Гегеля и субъективный.
Тех, кто началом всего сущего признает нечто нематериальное и независящее от человеческого сознания (т. е. существующее объективно) — это может быть бог, мировой разум, идея, вселенский дух и т. п., — относят к объективным идеалистам. В истории философии таковыми бесспорно признаются Платон, Ф. Аквинский, Г. В. Гегель, В. Соловьев, Н. Бердяев и др. В^случае, когда мир рассматривается лишь только через призму индивидуального (субъективного) сознания, говорят о субъективном идеализме, яркими представителями которого являются Дж. Беркли, Д. Юм, И. Г. Фихте.
Материалистических школ и течений в истории философии обнаруживается тоже достаточно много. Так, о несот-воримости и неуничтожимости материи говорили уже первые философы. К представителям этого, так называемого «наивного материализма» относятся древнекитайские философы: Лао-цзы, Ян Чжу; древнеиндийские философы из школы локаята; знаменитые философы античности: Гераклит, Эмпедокл, Демокрит, Эпикур и др. В Новое время, когда шло активное становление и развитие классической механики, широкую известность получил «механистический материализм» (П. Гольбах, П. Гассенди, Ж. Ламетри). Рассматривая последующие эпохи, можно выделить «антропологический материализм» Л. Фейербаха, «вульгарный материализм» Фогта, Бюхнера, Молешотта и, наконец, получивший широкую известность «диалектический материализм» К. Маркса, Ф. Энгельса и их многочисленных последователей.
Заметим, однако, что те или иные философы, называемые поданной классификации материалистами или идеалистами, сами себя могут и не относить к какому-то из этих направлений, рассматривая такое деление как неоправданную схематизацию и упрощение. Основанием для подобных взглядов является то, что, будучи сформулированным прямолинейно и в категоричной форме, когда другие подходы к пониманию этой проблемы игнорируются, «основной вопрос философии» с необходимостью делит абсолютно всех философов на два больших противоположных лагеря — материалистов и идеалистов и как частный случай выделяет лишь дуалистов — тех, кто полагает материальную и духовную субстанции равноправными началами, как, например, Р. Декарт.
Однако в истории философской мысли найдется немало и других проблем, которые также рассматриваются как самые важные или наиболее значимые, а потому многие философы, рассуждая о субстанции (первооснове мира), не склонны соотносить ее с «основным вопросом философии». Так, например, для первых античных философов самая фундаментальная философская проблема сводилась к вопросу: «Из чего сделан мир?» И он казался им самым главным, основным.
С точки зрения средневековой схоластики «основной вопрос философии» может быть сформулирован следующим образом: «Как возможно рациональное обоснование существования Бога?» Для современных религиозных философских концепций, в частности, неотомизма, он и теперь остается главным.
Интересной представляется позиция И. Канта, для которого вопрос «Что такое человек?» является по существу «основным вопросом философии». Человек, с его точки зрения, принадлежит двум различным мирам — природной необходимости и нравственной свободы, в соответствии с которыми он, с одной стороны, — продукт природы, а с другой стороны — результат того, что «как свободно действующее существо, делает или может и должен делать из себя сам». (Кант И. Соч. Т. 6, М., 1966. С. 351).
В философии же экзистенциализма за «основной вопрос» принимается проблема, которую каждый индивид должен сам для себя решить: «.Стоит ли жить?», ибо без ответа на него все остальное теряет всякий смысл, полагают сторонники этого направления. Как отмечает французский философ-экзистенциалист А. Камю: «Решить, стоит ли жизнь труда быть прожитой или она не стоит этого, — значит ответить на основной вопрос философии».
А прагматизм, например, центральное внимание уделяет понятию истины и проблеме ее установления.
О вреде чрезмерной схематизации
Не имея возможности в данном контексте рассмотреть более подробно эти и им подобные совершенно различные точки зрения на тему весьма важную и принципиальную, сформулируем проблему иначе: а есть ли вообще какой-то один, единственно прдвильный, исключающий все остальные «основной вопрос философии»? Представляется, что в такой категоричной формулировке — нет. Абсолютизировать какую-то одну проблему можно лишь с определенной долей условности, понимая, что речь идет о схематизации, сознательном упрощении сложных вопросов в целях решения той или иной конкретной задачи.
Так, говоря о наиболее распространенных, фундаментальных философских категориях — «бытие», «субстанция» — и определяя к ним отношение тех или иных философов, можно, следуя логике сторонников однозначного решения «основного вопроса философии», с определенной долей условности разделить всех философов на материалистов, идеалистов и дуалистов. И в целом такое деление вполне правомерно, когда пытаются, например, выявить круг наиболее часто обсуждаемых в философии проблем или если ставится задача лучше понять историю философии, преемственность тех или иных философских идей, школ, направлений.
В то же время следует помнить об ограниченности любой схематизации, чтобы не закрывать возможность для появления и существования и других взглядов, которые могут открыть новый ракурс видения проблемы или вообще сформулировать новую, не менее важную постановку вопроса. История знает немало примеров подобного рода, когда предлагалось посмотреть на то же самое с другой, необычной или самой неожиданной стороны, а в итоге получались открытия, которые были бы невозможны с позиции прежних представлений. Смена геоцентрических взглядов на гелиоцентрические, появление теории относительности, доклад Римскому клубу «Пределы роста» и многое другое стали возможны только благодаря нетрадиционному, неординарному взгляду на то, что для многих уже давно стало привычным, устоявшимся, само собой разумеющимся. Данные примеры только подтверждают ту мысль, что в научном познании (а уж в философии тем более) нужно с известной долей осторожности относиться к «жестким», однозначным формулировкам, ибо это нередко ведет к укреплению заблуждений, а в конечном счете — к застою и догматизму.
В ответах на вопрос о познаваемости мира среди философов также обнаруживаются разные подходы, где выделяются две крайние позиции. Одна из них получила название гносеологического оптимизма, в соответствии с которой считается, что познавательные возможности человека в принципе не ограничены, и он рано или поздно сумеет открыть интересующие его законы природы и общества, раскрыть суть вещей и установить истинную картину мира. В этом контексте следует назвать Г. В. Гегеля, К. Маркса и многочисленных сторонников его учения.
Другую позицию занимают агностики (от греч. а — отрицание и gnosis — знание), полагающие, что полное (или даже частичное) познание мира, сущности вещей и явлений в принципе невозможно. Такие взгляды наиболее характерны для Д. Юма. Как правило, сюда причисляют и И. Канта, что является спорным, вызывающим дискуссию в философской среде.
О пользе сомнения в философии
Сопоставляя и оценивая ту и другую позиции, следует принять во внимание, что познание, тем более философское, — сложнейший процесс, в ходе которого важную роль играет сомнение. Оно не только правомерно, но и является необходимым элементом любого творчески ориентированного познания. Более того, если философские рассуждения лишены всякого сомнения, а некритически воспринимаемое прошлое и консервативная приверженность некогда усвоенным канонам становятся нормой — это верный путь к догматизму, застою и деградации.
На это обратили внимание уже античные мыслители Пир-рон из Эллады, Аркесилай, Секст Эмпирик и др., основатели скептицизма — философского направления, где сомнение было объявлено основным принципом мышления, а человеческое знание относительным. Скептицизм возник как реакция на засилие философских учений, претендовавших на бесспорное обладание истиной и правильное понимание вещей, и в этом отношении сыграл, несомненно, положительную роль.
Однако соблюсти меру, сохранить здоровую долю скептицизма — задача не из простых, о чем еше будет идти речь в отдельных главах учебного пособия. Здесь же подчеркнем, что «воинствующий» агностицизм, исторически тесно связанный со скепсисом, сомнением, в своих попытках отыскать предельные границы человеческого познания выглядит не более убедительно, чем гносеологический оптимизм, декларирующий без достаточных на то оснований всесилие человеческого разума.
В восточнославянской культурной традиции скептицизму очень не повезло. Профессиональные философы внимания скептицизму почти не уделяют; в обыденном же сознании укоренился образ скептика как странного и малосимпатичного существа, которое ни во что не верит, всё подвергает сомнению, а стало быть, не имеет и никаких идеалов и вообще никакой, если можно так выразиться, жизненной основательности. В лучшем случае скепсис уподобляется своего рода чистящему средству: он «разъедает» позитивное знание, и потому может (осторожно) использоваться философами для разумной «очистки» знания от заблуждений; в остальном же скептицизм расценивается сугубо негативно, главным образом как свидетельство кризиса в культуре и в обществе. «Полупопулярные» издания типа философских словарей наилучшим образом могут засвидетельствовать справедливость этого нашего заключения. К примеру: «Скептицизм получает наибольшее распространение в те периоды развития общества, когда старые общественные идеалы уже расшатаны, а новые ещё не укрепились. В диалектическом материализме скептицизм признаётся как элемент познания (сомнение, самокритика и т.п.), не абсолютизируемый до значения философской концепции».
Можно предположить, что наиболее общей причиной такого отношения к скептицизму стала пресловутая «биполярность» российского культурного сознания, его «дихотомичность», допускающая по любому вопросу только два взаимоисключающих решения.
С точки зрения советской философской историографии, скептицизм постоянно оказывался «не в фокусе», упорно не вписываясь в «генеральную линию» противостояния материализма и идеализма.
В настоящем докладе делается попытка продемонстрировать положительную сторону скептицизма как типа философствования. Основной тезис доклада заключается в том, что в скептицизме, по самой его природе, вообще невозможно однозначно и механически отделить друг от друга «негативные» и «позитивные» коннотации; с другой стороны, скептицизм, в своём истинном своеобразии, может считаться сквозным и чрезвычайно сильным позитивным фактором развития европейской философской культуры от античности и до настоящего времени включительно.
Согласно классическому изречению Протагора, «человек есть мера всех вещей – существующих, что они существуют, и несуществующих, что они не существуют». В последующем развитии античной философии этот тезис, можно сказать, одновременно и оправдался и не оправдался. Оправдался – поскольку античные философы, действительно, ни о чем ином не рассуждали с таким азартом, как о проблеме существования либо несуществования всего на свете: движения, атомов, первоначала, пустоты, богов, знаков, истины, доказательств и проч. и проч. Не оправдался – поскольку итогом этого «взрыва» философской активности стало выдвижение различными школами взаимоисключающих и равно доказательных утверждений по любому из вышеназванных вопросов. Здесь-то и возникает учение скептицизма, как об этом свидетельствует Секст Эмпирик: «Что же касается пирроновцев, то они (…) пришли к воздержанию от всякого суждения, ибо столкнулись с тем, что споры идут между равносильными сторонами, а в вещах царит разнобой». Соответственно, скептик во всех случаях «воздерживается» и от утверждения и от отрицания, т.е. не утверждает «догматически» ни существования, ни несуществования всего перечисленного; он относит все философские теории (включая и собственную!) к области «мнений» (doxa) и живёт, пользуясь сугубо прагматическими критериями – «по завету отцов, по законам и указаниям других людей и по собственному чувству».
Впрочем, по справедливому утверждению А.Ф.Лосева, античный скептицизм отнюдь не сводится к школе Пиррона и её отдаленным последователям, вплоть до самогo Секста Эмпирика: в действительности это «весьма сильная струя, пронизывающая всю древнейшую натурфилософию, несмотря на весь её принципиальный и для нас вполне несомненный объективизм». При этом в оценке своеобразия и исторического значения античного скептицизма, на наш взгляд, особенно значимы два взаимосвязанных аспекта.
Первый из них – это скептицизм «онтологический», согласно которому в самой действительности существует некая область, не относящаяся ни к существованию, ни к несуществованию, а занимающая между ними некую промежуточную позицию. Такой скептицизм можно найти уже и у Платона, согласно которому «когда что-либо переходит от бытия к гибели или от небытия к возникновению, происходит его становление между некими движением и покоем и оно не имеет в тот момент ни бытия ни небытия, не возникает и не гибнет». Дальнейшая история этой линии античного скептицизма захватывающе интересна, однако этот вопрос настолько сложен и неразработан, что требует совершенно отдельного изложения.
Что же касается второго аспекта, которому и посвящено данное сообщение, то речь здесь идет о более знакомом и понятном скептицизме «гносеологическом», либо же «эпистемологическом». Прежде всего тут необходимо отметить, что скептицизм, как его понимает тот же Секст Эмпирик, призывает вовсе не к отказу от знания, а лишь к отказу от абсолютизации какого бы то ни было знания, так что совершенно невозможно ставить знак равенства между скептицизмом и агностицизмом или, допустим, «нигилизмом» (эта аберрация возникает лишь при восприятии скептицизма сквозь призму «биполярного» культурного сознания). Объясняя различие между скептиками и последователями Демокрита, Секст Эмпирик специально подчеркивает, что эти последние изъясняются в том смысле, «что нет ни того, ни другого, мы же говорим, что не можем знать, существует ли и то, и другое, или не существует». Впрочем, последовательный скептик не может знать наверняка даже и того, что он ничего наверняка знать не может – так что и агностицизм можно приписывать скептицизму лишь чисто гипотетически. Знание имеет здесь статус мнения, и потому воистину располагается «между бытием и небытием»,уравнивая в этой «промежуточной» сфере и догматический и собственно скептический тип философствования. Не случайно Секст Эмпирик, приведя ряд аргументов против возможности какого бы то ни было доказательства, тут же отмечает, что и эти его собственные аргументы имеют лишь «вероятное значение», и неизвестно, останутся ли они убедительными в дальнейшем «вследствие многообразия человеческой мысли».
В античной культуре такая позиция действительно оказалась абсолютным тупиком, который мог обернуться лишь полным отказом от «догматического» философского знания, либо же спасительным, на тот момент, подчинением философского знания вере – с переходом от скепсиса к не допускающей сомнения «в самих основах» догматике Отцов Церкви. Тем не менее, «борьба с сомнениями» все-таки остаётся постоянным лейтмотивом философствования и в главнейших трудах христианских мыслителей. Правда, исход этой борьбы сомнений не вызывает, как не вызывает сомнения и то, что избавление от сомнений даётся здесь отнюдь не рациональными аргументами. Так Блаженный Августин в «Исповеди» отказывается одновременно и от манихейского лжеучения, и от скептицизма античного толка: «Я знал другую породу людей, которым сама истина кажется подозрительной, и они на ней не успокоятся, если её преподнести в изящной и пространной речи. Ты же наставил меня, Господи, дивным и тайным образом; я верю, что это Ты наставил меня, ибо в этом была истина, а кроме Тебя нет другого учителя истины, где бы и откуда бы ни появился её свет».
С дальнейшим развитием христианского богословия скептицизм постепенно угасает (если не считать сложных связей античного скепсиса и средневекового апофатического богословия – что, опять-таки, требует отдельного освещения). Однако расцвет и последовавший за ним кризис культуры Ренессанса даёт скептической философии поистине второе дыхание. Скептицизм возрождается вновь, и не просто возрождается, но и становится сквозным мотивом новоевропейской философии не в меньшей степени, чем он был таковым – по свидетельству А.Ф.Лосева – для натурфилософии древности
сомнение философия скептицизм