Мерзляков об изящной словесности ее пользе цели и правилах

Главная
Случайная страница

Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать неотразимый комплимент
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?

Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Сомнение Карамзина в пользе критики среди его современников более всех «зацепило», кажется, Александра Федоровича Мерзлякова (1778 – 1830). Он глубоко убеждён был в том, что общее состояние литературы впрямую зависит от положения в ней критики.

В 1817 г. в «Вестнике Европы» Мерзляков доказывал, например, что драматургия Сумарокова не знала внутреннего творческого развития лишь потому, что драматург «не имел критики: публика не в состоянии была ещё судить его». Наблюдение это, безусловно верное относительно театра (не существующего без понимающего зрителя), Мерзляков распространил на литературу. Мысль, здравую и глубокую в своем основании, он доводил до абсолютизации: «Писатель никогда не достигает совершенства, когда публика не в силах судить о нём… равнодушие наше – убийство словесности».

В истории литературы можно найти факты подтверждающие или опровергающие данную максиму в её общем виде, но здесь был важнее пафос критика, обращённый к современному положению дел в отечественной словесности. Недостаток её, в отличие от Карамзина, Мерзляков видел не в отсутствии достойных писателей (их-то, по мнению критика, уже было вполне достаточно для формирования собственной национальной классики), а в невоспитанности читателей. Для того-то, полагал Мерзляков, и надобна нам критика научающая, школа хорошего вкуса. Вот только как к этому приступить – большой вопрос.

Мерзляков явился у нас первым представителем учёной, я бы даже сказал, профессорской критики. Сын пермского купца, он стал профессором Московского университета, и ему, как можно догадаться, не так просто было пройти этот путь к высшей образованности. В качестве профессора Московского университета (с 1804 г. до смерти в 1830 г.) Мерзляков ввёл в преподавание курс истории русской словесности. Это как раз и была школа хорошего вкуса путём разбора образцовых произведений, каковыми он считал оды Ломоносова и Державина, поэмы Хераскова, комические оперы Аблесимова и трагедии Озерова. Его лекции слушали Вяземский, Тютчев, Полежаев, Лермонтов, Лажечников. Таким вот образом он способствовал развитию словесности – через просвещение будущих русских писателей. Мерзляков составил учебные пособия – «Краткую риторику» и «Краткое начертание теории изящной словесности». Он пытался и в критике исходить из теории изящного. Критические статьи Мерзлякова – что-то вроде лекций для образования читательской публики. И здесь критик ориентируется на те же образы, что недавно он разбирал с университетской кафедры. При этом профессор не желал замечать, что за стенами «аудитории» бушует другая эпоха, и другие кумиры занимают его слушателей. Баллады Жуковского, «Руслан и Людмила» Пушкина для него как будто и не существовали. Он замкнулся в мире классицистских образов, по ним учил и не хотел знать ничего другого. Он, например, обожал Хераскова и его «Россиаду». Уже тогда это выглядело наивно. Херасков уже тогда был вчерашним днем, что своему университетскому учителю безжалостно втолковывал П. М. Строев, тогда еще студент, в иронической статье «О Россиаде, поэме г. Хераскова (Письмо к девице Д.)». Заметим, что опровергаемая статья самого Мерзлякова «Россиада, поэма эпическая г. Хераскова» (1815) имела подзаголовок «Письмо к другу», и перемена типа адресата тоже имела знаковый характер для наступающей эпохи.

Давайте однако сосредоточимся не на том, чего не сделал Мерзляков, а на том, что он сделал доброго и нужного.

Критика, какой он её хотел видеть, «не та, которая состоит в умении изыскивать одни ошибки» (а именно такой по преимуществу и была тогда отечественная критика со времён Сумарокова и Тредиаковского). Нет, полагал Мерзляков, цель истинной критики – «приобрести способность справедливой разборчивости в подлинном достоинстве авторов» («Об изящной словесности, её пользе, цели и правилах» – «Вестник Европы», 1813). По справедливому определению Белинского, «с Мерзлякова начинается новый период русской критики: он уже хлопотал не об отдельных стихах и местах, но рассматривал завязку и изложение целого сочинения, говорил о духе писателя, заключающемся в общности его творений».

В критических статьях, как и в лекциях, Мерзляков выстраивает историю русской литературы, т.е. ставит писателей в определённый ряд. В своё время мы говорили о словаре писателей Н. И. Новикова: это тоже момент систематизации, однако словарный принцип мешает увидеть историю в её движении, здесь каждый писатель дан в отдельности. Мерзляков же пытается ввести исторический принцип в рассмотрение литературы. Очень интересны у него бывают сравнительные характеристики русских авторов. Он следует методу сравнительных описаний Плутарха. По принципу двойного портрета Мерзляков сопоставляет Ломоносова и Сумарокова, основоположников русского классицизма. Это он делает в статье «Рассуждение о российской словесности в нынешнем её состоянии» (1812). Мерзляков пытается уйти от наукообразия, как-то украсить этот двойной портрет при помощи сравнения, метафоры. «Ломоносов, – пишет он, – это орёл, ширяющийся в небесах медленно, стройно и важно. Сумароков подобен птице, всегда почти летающей над поверхностью земною». Это совсем не значит, что один плох, другой хорош. Совсем нет. Просто у одного – своя сфера обитания, у другого – своя. И каждый по-своему хорош. Один видит от горизонта до горизонта с высоты орлиного полета, а другой видит ближние подробности земной жизни.

Приведем сравнение Ломоносова с Державиным. «Ломоносов всегда раб своего предмета; Державин управляет им по своей воле». То есть имеется в виду, что Ломоносов проникается всем, что он видит. Поэтому он раб всего, что видит, он как бы растворяется в своём предмете. А Державин – над предметом, Державин управляет изображением. Можно было бы сказать: один объективен, другой субъективен. Проще. Но это уже гегелевская терминология.

В этих сравнительных характеристиках Мерзлякова нам очень интересна его попытка увидеть творческую индивидуальность писателя, увидеть, чем один писатель не похож на другого. Речь не идёт о различии человеческих характеров, скажем, Сумарокова и Ломоносова, а о различии их как творцов, писателей. Ошибка критиков, говорил Мерзляков, в том, что обычно они не отделяют особы автора от его творения. Одно дело жизненно-биографическая личность, другое – творческая личность. Критике можно иметь дело только с последней. Здесь был скрытый укор в адрес тех, кто критику сводил к личности. Сумароков это часто делал, он высмеивал Тредиаковского как поэта и при этом задевал его личностные качества. Этот переход на личности Мерзляков не поддерживал

Что же в итоге? Мерзляков, хотя и заявил, что критика должна исходить из правил изящного, тем не менее не справился со своей задачей в силу своей ориентации на классицизм. Он не принял и не понял нового, романтического направления в русской литературе: Жуковского, Батюшкова, Пушкина. Рассказывают, что он плакал, читая «Кавказского пленника», но не мог постигнуть, отчего это на него так действует вопреки всем известным ему правилам. Это настоящая трагедия для критика.

Мерзлякова бойко критиковали молодые, наступающие на пятки критики-романтики. Д. В. Веневитинов в 1825 г. пишет разбор книги Мерзлякова и упрекает его в том, что он чересчур эмпиричен: у него есть «живописность слова», но не хватает «общего взгляда».

Новые критики отказались от классицистских правил подражания природе, казавшихся Мерзлякову нерушимыми. Критик-профессор был таким образом втянут в разгоревшуюся войну «классиков» и «романтиков», от которой он хотел бы остаться в стороне.

Литературно-критические и теоретические работы Мерзлякова долгое время определяли характер и объём литературного образования в России, и не только университетского. По уставу 1828 г. в последнем классе гимназий вместе с пиитикой вводилась «краткая история российской словесности». Вместе с тем, до появления Белинского власть классицистской критики над школьной словесностью была непререкаемой.

Date: 2015-09-03; view: 819; Нарушение авторских прав

— талантливый критик и поэт;
род. в 1778 г., в городе Далматове, в
небогатой купеческой семье. Учился в
пермском народном училище, где обратил
на себя внимание “Одой на заключение
мира со шведами”, дошедшей до
императрицы Екатерины II. Его на казенный
счет определили в университетскую
московскую гимназию. Студентом
университета он сблизился с Жуковским и
был членом кружка, задавшегося целью “очищать
вкус, развивать и определять понятия обо
всем, что изящно, что превосходно”.
Многим обязан он советам Дмитриева.
Первые поэтические опыты М. появились в
журнале Подшивалова: “Приятное и
полезное препровождение времени” (1796).
Молодой поэт подражал Ломоносову,
Державину, Карамзину. В “Утренней Заре”
М. поместил оду “Непостижимому”,
явно рассчитанную на соревнование с
одой Державина “Бог”. Здесь же
напечатаны “Песнь Моисеева по
прохождении Чермного моря”, имевшая
особенный успех, и перевод “Ars poetica”
(“Наука Стихотворная”) Горация. В 1804
г. М. получил степень магистра и кафедру
российского красноречия и поэзии,
которую занимал в московском
университете до самой смерти (26 июля 1830).
С большим усердием исполнял также М.
обязанности члена и временного
председателя Общества любителей
российской словесности, со дня его
основания. В начале 1812 г. М. открыл серию
публичных лекций, собиравших цвет
литературного и аристократического
общества. Прерванные нашествием
Наполеона, лекции возобновились в 1816 г. и
дали разбор популярнейших произведений
тогдашней русской литературы. В общем, М.
был самым видным представителем
университетской словесной науки в
течение первой половины XIX в. При
вступлении на кафедру он не нашел в
русской литературе господства какой-либо
одной строго определенной и
общепризнанной школы. С одной стороны,
авторитет Сумарокова казался
непоколебимым, имя Ломоносова, как поэта,
— священным, “Россиада” Хераскова
считалась последним словом русского
эпического гения; с другой стороны,
публика зачитывалась балладами
Жуковского, и вместе с ним на русско-французский
классический Парнас проникали туманные
образы немецкого романтизма. Немного
позже, в самый зрелый период профессуры
М., стали появляться первые произведения
Пушкина. Природный, весьма развитый
художественный вкус помешал М.
замкнуться в классическую схоластику и
заставлял его на каждом шагу разрушать
стройность официальной литературной
доктрины. На первых порах Мерзляков
принес существенную пользу
университетскому изучению русской
словесности. Он первый отделил
преподавание ее от древних литератур и
сообщил кафедре русской литературы
самостоятельное значение. До М. разбор
образцов отечественного слова
происходил на основании латинских
риторик. М. внес в преподавание личный
критический талант, выдвинул на первый
план национальное содержание русских
произведений и старые руководства
заменил новыми. Но реформа дальше не
пошла. У М. не оказалось достаточно
смелости и энергии, чтобы окончательно
порвать с традициями педантизма. С
первых лет профессуры он положил в
основу своего преподавания сочинение
немецкого эстетика Эшенбурга (см.
Критика) и оставался ей верен до конца в
общих принципах. Руководствами для
студентов служили составленные М. “Краткое
начертание теории изящной словесности”
и “Краткая риторика”. Обе книги
представляли перевод или пересказ идей
Эшенбурга; но переводчик нередко
вставлял в текст такие мысли, которые
мало соответствовали подлиннику. “Произведения
изящных искусств, — писал, например, М.,
— как предмет чувствования и вкуса, не
подвержены строгим правилам и не могут,
кажется, иметь постоянной системы или
науки изящного”. Несравненно важнее
всяких правил — критика вкуса. Эта
двойственность идей и приемов проходит
через всю деятельность М. В теории он
высказывал взгляды, менее всего
жизненные и прогрессивные, например,
согласно Горацию, делил всю поэзию на
два рода — эпический и драматический, а
лирическую поэзию включал в разряд
эпической. Больше оригинальности и
исторического значения представляют
критические статьи М., появлявшиеся в
“Трудах Общества Любителей
Российской Словесности”, в “Вестнике
Европы” Каченовского, в журнале “Амфион”,
который издавал М. вместе с Ф. Ф. Ивановым
и С. В. Смирновым. Встречающиеся здесь
отзывы о всех важнейших русских
писателях русской литературы часто
отличаются большой критической
проницательностью и художественным
чутьем. В статье “Рассуждение о
российской словесности в нынешнем ее
состоянии” (“Труды”, 1812, I) М.
характеризует деятельность
Тредьяковского, Сумарокова, Ломоносова,
Державина, Хераскова, Озерова, Крылова
совершенно независимо от теоретических
пиитик. Значение “Телемахиды”
Тредьяковского он старается определить
с исторической точки зрения; по поводу
Сумарокова и Озерова читает резкую
отповедь подражанию французам, “умственному
рабству” русских писателей; по поводу
Ломоносова высказывает порицание
пристрастию к торжественным одам, так
как “человек всего занимательнее для
человека”; с этой же точки зрения
восхваляется Державин за употребление
будничных, народных выражений. В “Вестнике
Европы” М. напечатал пространные
разборы сочинений Сумарокова, трагедий
Озерова, “Мельника” Аблесимова (1817,
части 91—94), в “Трудах” — статью о
Державине (1820, XVIII) и “Письмо из Сибири”
(1818, XI). Эти статьи следует считать
наиболее полным отражением
критического таланта М. Главная заслуга
их — в том, что автор восстал против
литературного староверия и решил
подвергнуть критической проверке
старые авторитеты. В развенчивании
произведений Сумарокова, в более точном
и рассудительном определении
поэтических заслуг Ломоносова и
художественного таланта Державина М.
явился предшественником Надеждина и
Белинского. Ему недоставало, однако,
цельности и последовательности
руководящих принципов. “Вот где
система”, — говорил он своим
слушателям, указывая на сердце и сводя
критику, таким образом, к впечатлениям,
которым (слушателям) вдобавок
предстояло мириться с неизменными
толками профессора о “правилах”.
Отсюда противоречия и сбивчивость
представлений, на что и указал
современник М., Веневитинов. Молодой
критик отметил еще и другой, едва ли не
более существенный недостаток эстетики
М.: профессор не следил за развитием
своей науки, с течением времени даже
совсем покинул изучение ее, лекции свои
превратил в импровизации, в разбор
произведений Ломоносова или Державина,
случайно попадавшихся на глаза при
раскрытии книги на кафедре. Вновь
возникавшие явления в области
литературы заставали М. врасплох: он или
подвергал их суду с узкой
схоластической точки зрения, или
обличал растерянность критической
мысли. Так, в “Письме из Сибири” он
напал на баллады и на “дух германских
поэтов” на таком основании: “что это
за дух, который разрушает все правила
пиитики, смешивает вместе все роды,
комедии с трагедией, песни с сатирой,
балладу с одой и проч., и проч.?”
Появление Пушкина повергло М. в смущение.
Очевидцы рассказывают, что, читая “Кавказского
пленника”, М. плакал: “он чувствовал,
что это прекрасно, но не мог отдать себе
отчета в этой красоте и —
безмолвствовал”. Двойственность и
недоконченность отмечают М. и как поэта.
Он — лирик, совместивший все жанры, от
классической оды до простой песни, легко
становившейся достоянием даже
нелитературной публики. Упражняясь в
торжественном жанре Ломоносова и
Державина, М. выражает патриотические и
религиозные чувства посредством самых
изысканных риторических фигур и в “высоком
стиле”. Довольно обширен у М. отдел
стихотворений на академические
торжества; здесь напыщенная форма
искупается восторженной верой автора в
науку и искренней отзывчивостью на
всякий факт, знаменующий ее успехи.
Гораздо большим поэтическим
достоинством обладают песни и романсы М.;
многие из них положены на музыку. Иногда
сентиментальный тон вредит глубине
чувства; условные восклицания,
шаблонные обороты встречаются часто —
но некоторые песни М. напоминают лучшие
Кольцовские песни. Таковы, например, “Я
не думала ни о чем в свете тужить”, “Чернобровый,
черноглазый, молодец удалой”, “Ожиданье”
(“Тошно девице ждать мила друга”),
знаменитое “Одиночество” (“Среди
долины ровные”). В стихотворениях для
детей ярко отразилась гуманная натура
автора; особенной живостью и грацией
отличается “хор детей маленькой
Наташи”. М. много переводил из
классических и новых авторов. Лучшие из
его переводов — “Эклоги” Вергилия и
Феокрита. Статьи и лекции М. до сих пор не
изданы. Поэтические произведения изданы
Обществом любителей российской
словесности в Москве в 1867 г., в двух
частях. Биография М. — в “Биографическом
словаре профессоров и преподавателей
московского университета” (М., 1855, ч. II).
Некоторые сведения о нем в книге М.
Дмитриева “Мелочи из запаса моей
памяти” (2 изд., М., 1869). На основании
этих источников составлена ст. Ник.
Мизко (“Русская Старина”, 1879, январь).
Ив. Иванов. {Брокгауз} Мерзляков, Алексей
Федорович оратор и стихотворец, проф.
Моск. унив., р. в г. Далматове, в Перми, 17
марта 1778 г., † 26 июля 1830 г. {Половцов} 

Мерзляков, Алексей Федорович [1778—1830] —
поэт, переводчик, профессор Московского
университета по кафедре “российского
красноречия, стихотворства и языка”.
Происходил, из провинциальной
мелкобуржуазной семьи и получил среднее
и высшее образование на “казенный
кошт”. Сближение с Жуковским (см.) и
другими членами Дружеского
литературного об-ва оказало заметное
влияние на поэтическое творчество М.
Последнее не отличается ни
самостоятельностью ни однородностью. В
нем чрезвычайно сильны рудименты
витийственного классицизма (популярные
у М. формы патриотических од на случай,
религиозные стихотворения). Однако
жанры эти играют в творчестве М.
подчиненную роль, свидетельствуя о
сильном влиянии на М. дворянского стиля.
Наибольшее развитие получают у него
новые сентиментальные жанры
медитативной и любовной лирики (элегия и
романс). Получает у М. развитие и такой
характерный жанр, как “мещанский
романс”. У современного М. читателя
пользовались значительной
популярностью песни М., стилизованные
под народное творчество (“Среди
долины ровныя”, “Чернобровый,
черноглазый молодец удалый”), романсы
(“Велизарий”). М. проявил себя как
переводчик “Идиллий” г-жи Дезульер,
“De arte poetica” (Наука стихотворения)
Горация и “Освобожденного Иерусалима”
Тассо. По своим литературным взглядам М.
был последователем Иог. Эшенбурга
[1733—1820], либерально-буржуазного
интерпретатора “классической теории”.
У Эшенбурга М. заимствует историческую
точку зрения, к-рую впрочем в своих
лекциях и статьях проводит в достаточно
скромной форме. Ему понятна и
историческая обусловленность
эстетических понятий: “В раскрытой
перед нами огромной книге природы
читаем мы один только листочек, и только
тот, на который нам указали нужда и
обстоятельства… По сей-то причине
писатели обязаны из прекрасной вообще
природы выбирать то, что нам (разрядка М.)
только кажется прекрасным или
совершенным, или что называется у нас
изящным в отношении к предметам”. В
полном соответствии с воззрениями
Эшенбурга М. полагает, что “каков бы ни
был гений писателя, он более или менее в
выборе и предложении своих предметов
ограничен степенью образования своих
сограждан, нравами, обычаями, прихотями
их, понятиями их о славе, о чести,
добродетели и пороках, в бесчисленных
подробностях и отношениях”. Наряду с
этими проявлениями исторического
понимания “науки словесности” М.
обнаруживал одновременно
приверженность к “классической”
системе и каноническим образцам.
Библиография: I. Стихотворения, под ред. M.
H. Полуденского, 2 чч., М., 1867; Речи и статьи
Мерзлякова, рассеянные по повременным
изданиям первой трети XIX в., в “Трудах
Обще-тва любителей российской
словесности”, “Вестнике Европы”,
“Альфионе” и др., — не собраны;
наиболее значительные из них:
Рассуждение о российской словесности в
нынешнем ее состоянии, “Труды Об-ва
любителей росс, словесности”, ч. 1, 1812,
кн. I; Речь о начале, ходе и успехах
словесности, там же, ч. 13, кн. XIX. II.
Мочульский В., Смена принципов в русской
критике XIX ст., “Филологич. записки”,
1906, I (и отд.); Виноградов Ф. А., Ал-й Ф.
Мерзляков, изд. “Отчета о состоянии 6-й
СПб гимназии за 1907—1908 год”, П., 1908;
Луначарский А. В., Русские критики от
Ломоносова до предшественников
Белинского, в сб. “Очерки по истории
русской критики”, т. I, Гиз, М., 1929, стр.
77—80. III. Венгеров С. А., Источники словаря
русских писателей, т. IV, П., 1917; Пиксанов. Н.
К., Два века русской литературы, изд. 2-е,
Гиз, М., 1924, стр. 68—69. П. Берков. {Лит. энц.}

wiki