Лидия раевская о пользе гаданий

Однажды, тоскливым осенним днём, я смачно нассала на бумажку, которая называется «тест на беременность», и приблизительно через десять секунд выяснила, что я на этом свете уже не одна. Поскольку к тому времени я была замужем, эта новость меня не огорчила, несмотря на мой юный возраст. Огорчила она, скорее, будущего папу. Но тот всё же нашол в себе силы выдавить жалкую лыбу, и сказать: «Я рад, я очень-очень рад», а потом прошептать в сторону: «Блять, это всё тот рваный гандон…»
А мне было похуй. И я действительно радовалась. И тут же кинулась к телефону, чтобы рассказать о своём чудесном зачатии подруге Юльке.
– Аллё! Слыш, Пыпындра Кыкындровна, угадай чо у меня есть? – крикнула я в трубку, и начала всячески кривляться перед зеркалом, ибо, напоминаю, радость из меня так и пёрла.
– На жопе шерсть. И та клоками. – Отчего-то очень недружелюбно ответила Юлька, и добавила: – Лучше ты первая угадай, что теперь есть у меня.
– Ммм… Триппер? – Предположила я, зная привычку Юлькиного бойфренда дарить ей раз в месяц всякую трисичуху.
– Ммм.. Хуипер. – Передразнила меня мрачная Юлька, – Вторая попытка. Ну?
– Иди нахуй. И даже угадывать не буду. Дура зловещая.
Я очень расстроилась, что не получилось у меня вот этой киношной хуйни, типа как в сериале «Просто Мария или Волшебная любофь Кончиты и сеньора Гумерсинда», когда одна подружка говорит другой: «Я.. Я хочу тебе сказать, дорогая моя душенька…» – «Да! Говори же скорее, милая! Что опять? Сеньор Гумерсинд изменил тебе с Марихуаной?» – «Нет, душенька, я… Просто я… Я беременна! – «Ах, дай я тебя расцелую! Это так прекрасно! Я пиздецки рада за тебя, милая Мария! У тебя будет бэби!» – «Даже два бэби» – «Ах-ах!» – «Чмок-чмок!» – «Ты будешь крёстной, любимая Кончита?» – «Да как нехуй срать, дорогая моя Мария!»
Ну, короче, чего-то такого я и хотела. Но я – не Мария, а Юлька не… Хотя, вообще-то, Кончитой Юльку иногда тоже обзывали, но почему-то всё пошло не по плану.
– Ладно, не ори, – устало выдохнула Юлька. – Пиздец мне. Я в залёте. Лучше б триппер, бля… А у тя чо за новость?
И я, понимая, что киношной хуйни с крещением двух бэбей не будет, вяло ответила:
– Я тоже вообще-то. В залёте. Но я буду рожать. А ты?
– А я не буду рожать. Патамушта у Серёги на яйце подозрительная бородафка, я подозреваю, что это – завуалированный твёрдый шанкр, стало быть, мои дети будут уродами, похожими на Серёгу. А это само зло.
Почему-то в тот момент мне очень захотелось, чтобы Юлька решила рожать, патамушта вдоём ходить беременными веселее. Но, с другой стороны, я была замужем, а Юлька просто периодически ебалась по пьяни со сборщиком мебели Серёжей Поросюком. Как выяснилось, экономя на гандонах.
– Юльк… А может подумаешь, а? Может…
– Нет. Иду на аборт. Это моё последнее слово.
Я положила трубку, погладила свой живот, и поплелась в гостиную, чтобы отрыть в шкафу книжку Бенджамина Спока «Воспитание ребёнка». Ибо я твёрдо решила стать хорошей матерью.

Восемь месяцев спустя…

– Юльк… Я больше не могу. Я на улицу ходить не могу! А знаешь почему?
– Знаю. Там девки на каждом шагу. Красивые, загорелые, в майках на полпузика, с фоткой Дикаприо-о-о-о…
– С Дикаприо-о-о-о…
– О-о-о-о-о-о!!! (Хором) Дикаприо-о-о-о!!!
– А мы? А мы как два, блять, трамвая! Я ног своих уже три месяца не вижу!
– А я песду полгода не брила! Патамушта тоже её не вижу!!!
– Су-у-у-уки!!! (Хором)
– Юльк, а у меня щас справа нога вылезет.
– А у меня пятка слева. Вот, щас… Смотри!
Смотрю на Юлькин огромный живот, и вижу, как слева на нём появляется выпуклость, которая медленно начинает переползать куда-то вправо. И тут такая же выпуклость, только справа, вылезает уже на моём пузе.
Сидим, чешем животы:
– Лерка, – говорит своему животу Юлька, – спи уже. Хочешь, я тебе ананас дам?
– Андрей, – сурово и громко обращаюсь к своему пузу, – перевернись на другой бок, шоле… Ты мне на аппендикс лёг. Прям чую.
– Девки!!!! – в комнату врывается моя младшая сестра, и заставляет нас оторватся от священной медитации, – Девки!!! Дайте мне обручальное кольцо на десять минут, а? Срочно надо… Ну, не будьте вы жопами?
– Я, например, буду жопой. Мне похуй. Кольцо не дам.
Я разозлилась на сестру. Что, вообще, за мерзкая привычка заходить ко мне в комнату без стука, в момент священной медитации?
Юлька, сожрав кружок консервированного ананаса, уже, видимо, достигла просветления, поэтому благодушно потрепала Машку по светлой головёнке:
– Гадать собралась, зассыха? На мальчиков-женишков?
Машка покраснела:
– Нет… Не совсем… Это Наташка придумала…
Наташка Калинина, Машанина подрушка, давно получившая в наших с Юлькой беременных кулуарах погоняло «Мишка Гамми» за толстую жопу и рост в метр триццать, подсадила мою двенадцатилетнюю систер на фанатичное поклонение группе «Иванушки Интернешнл». Подсадила плотно и безжалостно. Патамушта ей наверняка было очень скушно лазить в одиночестве по помойкам, выискивая обрывки газеты с фотографией Кирилла Андреева, которой кто-то ещё в прошлом году вытер жопу. И вот уже год моя младшая сестрёнка каждый вечер притаскивает домой ворох какой-то хуйни, среди которой я пару раз видела грязные полиэтиленовые пакеты с затёртыми лицами Иванушек, и развешивает добычу на стене. А потом сидит возле неё, и рыдает, наслаждаясь миазмами, и песней «Тучи, тучи, а тучи как лю-ю-юди». Зрелище, если что, пиздец депрессивное. Машку было жалко. Но не настолько, чтобы я погнушалась её атпиздить за то, что она проебала мой фотоаппарат за очередном концерте своих кумиров. Атпиздила безжалостно.

И вот щас Мишка Гамми вновь затеяла, судя по всему, какую-то мерзкую хуйню.
Я сложила руки на животе, и важно, как подобает старшей сестре, которой завтра-послезавтра уже рожать, сказала:
– Или ты мне щас говоришь, что за гадость выдумала твоя Калинина, или я встану, и ткну ей в ебло лыжной палкой. Ибо я её не люблю. Кстати, могу и атпиздить.
Машаня насупилась, и решила ничего не отвечать беременной сестре, переключив своё внимание на обожравшуюся ананасами добрую Юльку:
– Ершова, дай колечко, а? Ну пожа-а-алста…
– На. В жопу попрошайка…
Машаня взвизгнула, и упиздила к себе в комнату. А я посмотрела на Юльку:
– Ну вот чо ты сделала, а? Щас Гамми Машку какой-нить хуйне научит. Мне Иванушек мало что ли? К тому же, даже подзырить нельзя, чо они там делать с твоим кольцом будут. Они дверь закрыли. Суки.
Юлька вздохнула:
– Ну вот чо ты за человек такой? Тупой, жадный и недальновидный. Кто мне вчера рассказывал, что у тебя розетка из стены вывалилась, и теперь у тебя тут окно в Париж? То есть, к Машке в комнату.
Ыыыыыы! Точно! У меня вывалилась розетка. Старая такая розетка. Которая торчала в стене как прыщ на носу у девственницы, и я завесила её пирсиццким ковром. Хотя ненавижу ковры на стенах. Но у мужа руки не доходили её перенести ниже, а розетка была сквозная. То есть, теперь у меня в стене получилась нехуйственная такая дыра размером с блюдце, с прямым выходом в Машанину дрочильную келью. Как я забыла?!
Мы с Юлькой переглянулись, и одновременно кинулись задирать персиццкий ковёр, с целью подзырить чо там за мистическое мероприятие Гамми затеяло.
Зырим в дыру. Там пиздец.
Горит свеча в виде абизьяны. Это у нас мама любит коллекцыонировать свечи в виде жывотных. Про себя я сразу отметила, что за сожжённую абизьяну Машке дадут пизды. Ну вот, горит абизьяна, отбразывая зловещие тени на развешанные по стене ебальники певунов Иванушег, а на столе стоит стакан с водой, над которым, трепеща, склонились Машка и Гамми, которые дрочат в нём привязанное на нитку кольцо.
– Это чо? – шепчу я Юльке, – Они ёбу дались?
– Заткнись. Это они гадают, дура.
– А как?
– Ну ты чо, не знаешь что ли? Щас они будут хуйню разную спрашивать, а кольцо им отвечать будет?
– Чо, прям так и ответит?!
– Заткнись ты уже, а? Смотри. Щас поржём.
Ну, сморю. Абизьяна уже до половины сгорела, а Машка с Гамми всё сиськи мнут, в стакан зырят, и молчат. И вдруг моя систер, таким трупным голосом жрицы Вуду, ка-а-ак заголосит на ультразвуке:
– Колечко-колечко, скажы нам с Наташкой Калининой, мы выйдем замуш за Иванушек Интернешнл?

Я вздрогнула, и тут Юлька отпихнула меня от стены, сложила ладони рупором, и как завоет в дырку басом:
– НИХУЯ-Я-Я-Я-Я-Я!
На две секунды повисла пауза, а потом в тишине кто-то пёрнул. После чего девки побросали свои магические девайсы, и с визгом выскочили из комнаты. Гамми бежала и голосила:
– Маша! Это пришла Пиковая Дама! Щас нам всем настанет пиздец!
В унисон ей орала Машка:
– Калинина!!! Я не хочу умирать!!!
А мы с Юлькой, обхватив руками животы, и сложывшысь пополам, валялись на моей кровате, и выли от смеха. Ачо? Пиздато пошутили, между прочим. Вам бы хуй такое в голову пришло.
Через полчаса у меня начались схватки, и меня увезли в роддом. Досмеялась. Юльку, правда, увезли туда через три дня. Наверное, ананасов пережрала.
В роддоме я ржать прекратила. Часа на четыре. Не до этого было. Зато потом я ещё два часа развлекала медперсонал рассказом про пользу гаданий и дырку в стене.
А когда меня с Андрюшкой выписали домой – стена в Машкиной комнате была абсолютно пуста. Конечно же, я не удержалась, и спросила:
– Машк, а как же Кирилл Андреев и тучи как люди?
И, конечно же, Машка ответила:
– Иди ты нахуй. Вместе с Юлькой. Дуры старые.
А что ещё могла ответить мне МОЯ сестра?

Прошло десять лет…

По старой, давно заведённой традиции, укладывая сына спать, я десять минут сижу с ним на кровати, и рассказываю ему в темноте всякие байки из склепа. О том, каким он был, когда был маленьким, и всякое разное на эту же тему.
– Мам, – вдруг спросил меня сын, – а что ты чувствовала в тот день, когда я должен был родиться? Ну, ты волновалась? Ждала?
На секунду я задумалась, потом заржала, и ответила:
– Честно говоря, я ждала тебя на две недели позже. Но у меня же есть Юлька…
– Дальше можешь не расказывать. Я тебя люблю.
– Я тебя тоже.
– А тётя Юля – это чума-тётка… Ничо, что я так о ней?
– Ничо. Она не обидится.
– А ты мне завтра расскажешь, как Юлька выпила воду из стакана с бабкиной вставной челюстью?
– Ты же сто раз слышал.
– Ещё хочу.
– Расскажу. Спи.
– Сплю.

Я закрываю дверь в детскую, и улыбаюсь…

Источник

— В восемь… — отвечаю, и зубами скриплю. Терпеть больше сил нету никаких.

— Значит, час у нас ещё в запасе есть, не сцы. Тебе ещё десять минут сидеть осталось.

Последующие десять минут были самыми страшными в моей жизни. Пару лет спустя, лёжа в родильном кресле, я не орала как все порядочные бабы, а мерзко хихикала, вспоминая те десять минут. Ибо родить мне было легче, чем выдержать ту нечеловеческую процедуру.

— Всё. Смываем.

Голос Сёмы прозвучал как в тумане.

— Мир вашему дому, чукчи. — слева послышался совершенно не Сёмин голос. — Ушы мёрзнут, доча?

Пиздец. Вернулся папа.

*Титры. Папа. Триццати семи лет отроду. Мужыг. С бородой. Характер суровый, но чувство юмора всё окупает. Пизды точно не даст, но заподъёбывать может до смерти*

— Я крашу волосы. — Ответила я, и, наклонившись, вытерла слезящие глаза о папин рукав.

— Зачем ты красишь волосы мочой? — серьёзно осведомился папа, и склонил голову на бок.

— Это не моча. Это краска.

— Никогда не видел краску, которая воняет ссаньём! — развеселился папа, и поинтересовался: — моя шапка должна добавить твоим волосам пышности и блеска? Дай позырить!

С этими словами папа содрал с меня девайсы, и заорал:

— Вы ёбнулись, девки??!!

Я тоже заорала, ещё не зная даже почему.

— Ну что вы её напугали, а? — Сёма попыталась выпихнуть моего папу из комнаты, и пояснила: — этот дым от неё идёт, потому что гидропирит был свежый очень, понимаете?

— Не понимаю. — ответил папа, и не пожелал выпихивацца из комнаты.

— Сразу видно — вы не парикмахер. — Отрезала Сёма, и потрогала мои волосы. — Идём смывать. Кажецца всё.

Я встала, и на негнущихся ногах пошла в ванную. Папа шёл за мной, размахивая газетой «Московский Комсомолец», и открывая по пути все окна и двери в доме.

Сёма поставила меня раком над ванной, и принялась смывать с меня свежый гидропирит душем.

Я одним глазом смотрела вниз, на то, что смывалось с моей головы, и поинтересовалась:

— А почему твой гидропирит так похож на волосы?

— Он похож на таблетки, дура. А это твои собственные волосы. Таблетки свежые были, я ж сразу сказала. Ну, пережгли мы тебя немножко, с кем не бывает?

Не знаю, с кем не бывает. Со мной всегда бывает всё, что можно и нельзя себе представить. Волосы отвалились? Хуйня. Гидропирит зато попался очень свежый, теперь я сама это видела.

Сёма выключила воду, вытерла меня полотенцем, и сказала:

— Ну-ка, дай я на тебя посмотрю…

Я выпрямилась, хрустнув позвоночником, и с надеждой посмотрела на Сёму:

— Ну как?

Сёма нахмурилась, сделала шаг назад, ещё раз на меня посмотрела, и громко крикнула:

— Дядя Слава, а до скольки у нас аптека работает?

— До восьми! — Раздался ответ. — Только там парики не продаются.

Я задрожала, и стала рвацца к зеркалу. Сёма сдерживала мой натиск всем телом.

— Дядя Слава, а вы не сбегаете щас в аптеку за гидропиритом? Надо бы ещё разок Лидку прокрасить…

Раздались шаги, дверь ваной распахнулась, и на пороге появился папа.

Повисла благостная пауза.

— Зелёнка и йод у нас есть. В аптеку не пойду. — Почему-то сказал папа, и мерзко захихикал.

— А зачем мне зелёнка? — я уже поняла, что на башке у меня полный понос, но зелёнка меня смущала.

— Это не тебе. Это для Сёмы. Ты же щас в зеркало посмотришь, да?

— ДА!!! — заорала я, со всей дури пихая Сёму, и прорываясь к зеркалу…

Лучше бы я этого не делала.

Амальгамная поверхность показала мне зарёванную девку с распухшим носом, и с разноцветными кустиками волос на голове.

Чёлка получилась ярко-оранжевой, концы волос — жёлтыми, корни — серо-пегими, а вдоль пробора торчал весёленький гребень. Как у панка.

— ЫЫЫЫЫ?? — Вопросительно взвыла я, и ткнула пальцем в гребень.

— Гидропирит был свежий… Волосы отвалились… Но они ещё вырастут, Лид… — из-за папиной спины ответила Сёма, после чего быстро съебнула куда-то в прихожую.

Я посмотрела на папу.

— Знаешь, чо я вспомнил? — сказал папа, поглаживая бороду, — Когда мне было шестнадцать — в моде хиппи были. И друг у меня имелся, Витя-Козява, пиздецкий хиппарь. Приходил на танцы в будённовке, в дермантиновых штанах и в тельняшке. А на шее у него висела унитазная цепь… Но это всё хуйня. На этой цепи болталась пробирка, спизженная из кабинета химии, а в ней ползала живая муха. На танцах все бабы смотрели только на него. У меня шансов не было.

Это ты к чему? — спросила я, когда папа замолчал.

— К тому, что у него на башке примерно такая же хуйня была, как у тебя щас. Тебе муху поймать?

— Не надо… — ответила я, и заревела.

Папа прижал меня к себе, погладил меня по мокрой голове, и утешил:

— Щас, говорят, панки в моде? Что они там носят? Рваные джинсы? Куртки-косухи? Жрут на помойках и матом ругаюцца? Куртку я куплю тебе завтра, на помойках жрать сама научишься, а всё остальное ты умеешь. И имеешь.

В прихожей хлопнула дверь. Сёма съебалась. Я оторвала голову от папиного плеча, ещё раз посмотрела на себя в зеркало, и поинтересовалась у папы:

— У тебя есть большой гвоздь?

— Есть, — ответил отец, — ты хочешь его Сёме в голову вбить?

— Хочу. Но не буду. Я им щас буду джинсы рвать. Штоп как у панков было…

— Пойдём, помогу… — сказал папа, и мы пошли делать из меня панка…

На следующий день я сбрила машинкой волосы на висках, оставив только один гребень. И выкрасила его в синий цвет цветным лаком для волос… Были такие раньше в продаже.

Майка с Егором Летовым пятидесятого размера, и рваные джинсы, увешанные ключами от пивных банок органично дополнили мой образ.

Оставалось сделать последний шаг.

— Алло? — я очень волновалась, и слегка заикалась.

— Это кто, бля? — вежливо спросили меня на другом конце провода.

— Серёж, это Лида. Помнишь, мы к тебе приходили с Маринкой? Вы с ней трахались, а я вам на пианино «Всё идёт по плану» играла…

— Ну и чо?

— Ну и нихуя. Когда следующий концерт «Гражданки», бля?

— Севодня вечером на Полянке.

— Я еду с вами!

— А с хуя ли?

— А патамушта я так хочу, понял? Я хочу быть панком!

Серёжа поперхнулся:

— Какой из тебя панк, цырла пригламуренная?

А я сурово припечатала:

— Нихуёвый.

— Приходи, заценим.

Отбой.

Тем же вечером я поехала на Полянку, где вместе со всеми орала «А при коммунизме всё будет заебись, он наступит скоро — надо только подождать!», а после концерта атпиздила правой ногой какую-то марамойку, которая попыталась кинуть меня на новенькую косуху…

Ещё через полгода, проводив Серёжку в армию, я влюбилась в школьного золотого медалиста Лёшу, и все мои панк-девайсы отправились на антресоли.

Сёма покрасила меня в благородный каштановый цвет, подстригла под Хакамаду, и…

И что было потом — это уже совершенно другая история.

Но я до сих пор трепетно храню свои рваные джинсы, и, нажрав рыло, частенько ору в караоке «Всё идёт по плану». Причём, без аккомпанемента. И вместе со своим бородатым папой.

А блондинкой я потом всё-таки стала. В двадцать два года. И без помощи Сёмы…

Титры:

«…А моя душа захотела на покой,

Я обещал ей не участвовать в военной игре,

Но на фуражке на моей серп и молот и звезда,

Как это трогательно: серп и молот, и звезда,

Лихой фонарь ожидания мотается…

И все идёт по плану…» (c)

О пользе гаданий

28-01-2008

Источник

— Правда? — Я всхлипнула.

— Да чтоб у меня все накопления и Малежика воры попятили, если вру! — Ирка подскочила. — Вот прям клянусь тебе!

Я шмыгнула носом, и поднялась с пола.

— Дай мне шарфик красивый. Я его щас на голову повяжу. И юбку свою дай. У меня в ней жопу лучше видно. Надо отвлекать внимание от опухшей морды.

Через два часа, войдя в новый год с новыми надеждами и новым лицом, я уже сидела на коленях у Вовы, и застенчиво жамкала его за яйца. Вова краснел от удовольствия, и конвульсивно дёргался.

— Во-о-оова, Во-о-ова, Вова-Вова чума! — С придыханием пела я в Вовино ухо, не забывая тереться жопой о его коленку, и искусно стонать. — В голове авангард, трёх девчонок подряд, обаятельный гад…

— Да, я такой! — Разомлел Вова, и ущипнул меня за мой отвлекающий манёвр. — Пойдём в ванную, я тебе там анекдот расскажу. Про Чапаева и Чебурашку.

— Пойдём. — Я отпустила Вовины яйца, и спрыгнула с его коленок. — Я тебе тоже расскажу анекдот про Вовочку и еблю.

— А в караоке споёшь? — Осмелел Вова, и плотоядно ощерился.

— Не хами мне, сука! — Я решила сразу показать свой темперамент. — Я порядочная девушка, и могу уебать ногой по твоему микрофону, зайцеёб.

— Я пошутил! — Вова пошёл на попятную.

— А я нет. — Я дала понять, что оскорблена.

— Я заслужу прощение! — Вова шёл напролом и попал в мою ловушку.

— Три раза, Вова. Три раза. — Сурово отчеканила я, и по-мужски крепко сжала его яйцо.

Вова ойкнул, и посеменил в ванную.

Я, с чувством глубокого достоинства, пошла за ним.

Иркина ванная сверкала свежим ремонтом и радовала глаз светло-зелёным колером.

— Предъяви хуй, ненасытный гардемарин! — Приказала я, и в ожидании предъявы, облокотилась на умывальник. Который неожиданно куда-то поехал, и Вовин хуй мгновенно потерял в моих глазах всякую ценность, ибо через секунду раковина упала на пол и раскололась на три части.

— Смотрите на Каа, бандерлоги. — Вова ещё не осознал масштаба катастрофы, но получив по Каа дверью, которую Ирка практически вынесла, ослаб ногами и упал на кафельный пол.

— Блять! — Верещала Ирка, прыгая вокруг останков итальянской сантехники. — Блять! Блять! Вот зарекалась же тебя в дом не водить! Там где ты — там всегда горе, слёзы, пожары и голод! Что я матери скажу?! Она меня убьёт! Убьёт! А лекарств в доме нету!

— Я куплю тебе новую раковину! — Взвизгнула я, защищая лицо от Иркиного маникюра. — Две раковины!

— Да ты знаешь, сколько эта раковина стоит?! — Ирка не успокаивалась. — Тебе почку продать придётся! Две почки!

— Не ори! — Я отвесила Ирке пощёчину, и та тоже ослабла ногами. У меня рука тяжёлая, мне это многие говорили. — Будет тебе новая раковина. Вот прям сегодня и будет. Даю слово офицера.

Я перешагнула через Ирку, и пнула ногой Вову:

— Вставай, малохуй. На охоту щас пойдём.

— Я не малохуй! — Попробовал возмутиться Вова, но получил ещё один подсрачник.

— У меня хорошее зрение и десять лет полового стажа. Мне есть, с чем сравнивать. — Выпустила я контрольный в голову, и потянула Вову за рукав: — Пошли со мной. Делюгу одну сделать надо.

На улице было многолюдно и шумно. Летали петарды и пьяные бляди, не умеющие ходить по льду на каблуках. Рядом плёлся расстроенный Вова, и мандил:

— А куда мы идём? А долго ещё? А зачем нам санки?

— Идём на помойку. Ещё минут десять. На санках мы повезём нашу добычу.

Мысль о помойке пришла мне в голову ещё в Иркиной ванной. Я вспомнила, что на Северном бульваре недавно сдали новостройку, и новые жильцы массово принялись делать евроремонты и менять сантехнику. Следовательно, есть шанс, что на местной помойке можно разжиться новой раковиной.

Возле новостроечной помойки уже крутился какой-то красноносый мужичонка, в котором я сразу почуяла конкурента.

— С Новым Годом, дядя. — Я твёрдо взяла конкурента за плечо, и притянула к себе: — За комендантский час слыхал чо?

— Нет… — Конкурент испугался и попытался вырваться.

Я наступила ему на ногу:

— За шляние по улице после полуночи штраф триста баксов. И пятнадцать суток.

— Так Новый Год… — Пробеял мужичок, и растерянно оглянулся по сторонам.

— А не ебёт! — Вдруг ожил Вова. — Ваши документы!

— Пустите меня! — Взвыл конкурент, вырвался из моих объятий, и посеменил по диагонали на северо-восток.

— Мент? — Я брезгливо отодвинулась от Вовы, и вытерла руки об Иркину юбку. — Иди нахуй отсюда. У меня на вас аллергия похлеще чем на пёсью волосню.

— Я?! — Возмутился Вова. — Да я сам только с зоны откинулся. Какой я мент?

На мужиков мне всю жизнь везёт. Не мент, так уголовник. Не уголовник, так алкаш, не алкаш так опять мент. Но на философствование времени уже не было.

— Отлично. Раз ты там уже был, то и второй раз загреметь не страшно. Иди, воруй раковину.

— А почему я? — Вова набычился.

— А ты видишь у меня бицепсы в тридцать сантиметров?! — Я потрясла перед Вовиным лицом трагично воздетыми руками. — Ты мужик, ты и пизди раковину. А я помогать буду. Советами.

Раковину я приметила ещё издали. Это возле неё крутился красноносый конкурент. Раковина была добротная, новая, но голубая. Хотя, это уже мелочи. Я обещала Ирке новую раковину, но не обещала, что она будет зелёной.

Сколько весит среднестатистическая раковина для ванной? Я не знаю. А Вова, судя по его кислому еблу, знал. Знал, мандил про какую-то грыжу, пару раз всхлипнул, но раковину поднял и погрузил на санки.

— А теперь хуячь домой, лошадка мохноногая. — Подбодрила я криминального авторитета. — А я тебе песню спою задорную. Во-о-ова, Во-о-ова, Вова-Вова чума, Вова-Вова чума, Вова-Вова-чума.

— Перестань. — Пропыхтел Вова. — Лучше не пой. Могу ударить.

— Рискни. — Весело предложила я. — Я тебя этой раковиной отпижжу как куклачёвскую кошку. До конца жизни потом будешь в платочке ходить и танцевать под «Светит месяц, светит ясный». Малохуй.

Вова открыл рот, но сказать ничего не успел. Рядом с нами почти бесшумно остановилась милицейская Волга. Пассажиров я не видела, да и несложно было их представить.

— С Новым Годом! — Сказала я Волге, и повернулась к ней жопой, дабы ослепить пассажиров дьявольской сексуальностью.

— С Новым. — Недовольно буркнула Волга, и из неё вылезли два неприятных человека в форме. — Что везём?

На незрячих они не походили. Значит, теряю навыки. Старею. Надо спортом заняться.

— Раковину! — Я отошла в сторону, и сделала широкий жест. — Мы везём раковину.

— Куда? — Неприятные люди оказались ещё и тупыми.

— В гости. Это подарок.

— А где взяли?

Блять, вот щас всё брошу и расскажу где я её взяла.

— Купила. На строительном рынке. За триста баксов. Везу в гости, буду дарить.

— А почему стоите у помойки? — Менты были не только трезвые, а ещё и неёбанные с прошлого года. Вот чо доебались, спрашивается?

— Отдыхаем. — Я уже прекратила улыбаться и показывать жопу. Внутренний голос подсказывал мне, что менты положили на мою раковину глаз. — Дышим свежим воздухом. Щас подышим, и дальше пойдём.

— Я сейчас всё объясню! — Вдруг истерично взвизгнул Вова, который, видимо, решил сдаться властям с повинной. — Это всё она! Это она придумала раковину с помойки спиздить! Я тут не при делах!

Менты нахмурились, и сделали шаг в мою сторону.

— Да! Я спиздила раковину с помойки! — Надо было как-то спасать свою жопу. — Спиздила! Я мать-одиночка! И инвалид!

Я сдёрнула с головы Иркин шарф, и продемонстрировала отшатнувшимся милиционерам опухшую красную лысину:

— У меня гидроцефалия и опоясывающий лишай! Живу на пособие! Где я, блять, возьму денег на новую сантехнику?!

— АААААА! — Заорал сбоку Вова. — Ты заразная?! А я тебя чуть не выебал! Фу, бля!

— Фубля у тебя в штанах! — Заорала я, и ударила предателя по яйцам. — Чуть не выебал он! Да я в голодный год за ведро пельменей твою бухенвальдскую кочерыжку даже в руки бы не взяла! Гражданины начальники, он уголовник! У него и документов-то, поди, нету. Заберите его и пробейте по базе: может, он уже попереть чего успел!

Источник