Купите газеты в пользу детей германии
Успевает всюду тот, кто никуда не торопится.
В очередь, сукины дети, в очередь!
Кинематограф у женщин единственное утешение в жизни.
– И, Боже вас сохрани, не читайте до обеда советских газет.
– Гм… Да ведь других нет…
– Вот никаких и не читайте!
– Отчего у вас шрам на лбу? Потрудитесь объяснить этой даме.
– Я на колчаковских фронтах ранен.
На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками.
Разруха не в клозетах, а в головах.
Отлезь, гнида!
— Я – Швондер!
Дай папиросочку, у тебя брюки в полосочку!
Очень возможно, что бабушка моя согрешила с водолазом. То-то я смотрю – у меня на морде – белое пятно.
Потаскуха была моя бабушка, царствие ей небесное, старушке.
А вот по глазам — тут уж и вблизи и издали не спутаешь. О, глаза — значительная вещь. Вроде барометра. Все видно — у кого великая сушь в душе, кто ни за что ни про что может ткнуть носком сапога в ребра, а кто сам всякого боится.
То есть, он говорил? Это еще не значит быть человеком.
– Хочу предложить вам взять несколько журналов в пользу детей Германии. По полтиннику штука.
– Нет, не возьму.
– Почему же вы отказываетесь?
– Не хочу.
– Вы не сочувствуете детям Германии?
– Сочувствую.
– Жалеете по полтиннику?
– Нет.
– Так почему же?
– Не хочу.
– Почему, собственно, вам не нравится театр?
– Да дурака валяние… Разговаривают, разговаривают… Контрреволюция одна.
— Мы, управление дома, пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома…
— Кто на ком стоял?
Взять всё, да и поделить…
Вот всё у вас как на параде. Салфетку — туда, галстук — сюда. Да “извините”, да “пожалуйста-мерси”. А так, чтобы по-настоящему, — это нет.
– Бить будете, папаша?
– В спальне принимать пищу, в смотровой читать, в приёмной одеваться, оперировать в комнате прислуги, а в столовой осматривать. Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. Может быть, она в кабинете обедает, а кроликов режет в ванной. Может быть. Но я не Айседора Дункан!..
Похабная квартирка.
– Да что вы всё… То не плевать. То не кури. Туда не ходи… Что уж это на самом деле? Чисто как в трамвае. Что вы мне жить не даёте?!
Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный и даже коричневый! Террор совершенно парализует нервную систему.
— Знаете ли, профессор, если бы вы не были европейским светилом, и за вас не заступались бы самым возмутительным образом лица, которых, я уверена, мы еще разъясним, вас следовало бы арестовать.
— А за что?
— Вы ненавистник пролетариата!
— Да, я не люблю пролетариата.
– Это вас вселили в квартиру Фёдора Павловича Саблина?
– Нас.
– Боже, пропал калабуховский дом!
– Швондера я собственноручно сброшу с лестницы, если он еще раз появится в квартире профессора Преображенского.
– Прошу занести эти слова в протокол!
— Как же вам угодно именоваться?
— Полиграф Полиграфович.
— Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор?
— Да у него ведь, Филипп Филиппович, и вовсе нет калош.
— Ничего подобного! На нем есть теперь калоши и эти калоши мои! Это как раз те самые калоши, которые исчезли весной 1917 года.
Завтра я тебе устрою сокращение штатов.
Где же я буду харчеваться?
Желаю, чтобы все!
— Во-первых, мы не господа!
— Во-первых, вы мужчина или женщина?
Неприличными словами не выражаться!
Ничего делать сегодня не будем. Во-первых, кролик издох, а во-вторых, сегодня в Большом – “Аида”.
– Я вам, сударыня, вставляю яичники обезьяны.
Кто убил кошку у мадам Поласухер?
Если вы заботитесь о своем пищеварении, мой добрый совет — не говорите за обедом о большевизме и о медицине.
Я на 16 аршинах здесь сижу и буду сидеть.
– Клянусь, что я этого Швондера в конце концов застрелю.
– Я бы этого Швондера повесил, честное слово, на первом суку.
– Что вам надо?
– Говорящую собачку любопытно поглядеть.
Мы в университетах не обучались, в квартирах по 15 комнат с ванными не жили.
– Что-то вы меня, папаша, больно утесняете.
Никого драть нельзя! Запомни это раз и навсегда. На человека и на животное можно действовать только внушением.
Источник: Quote-Citation.Com
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..
– Как это вам, Филипп Филиппович, удалось подманить такого нервного пса?
– Лаской, лаской. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом.
– Террором ничего поделать нельзя. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать.
Они думают, что террор им поможет. Нет, нет, не поможет.
Какой бы он ни был – белый, красный, даже коричневый.
– Годы показаны неправильно. Вероятно, 54-55. Тоны сердца глуховаты.
– Прошу вас.
– Здравствуйте, профессор.
– Сколько вам лет, сударыня?
– О, профессор… Если бы вы знали, профессор, клянусь, какая у меня драма.
– Лет, я вам говорю, сколько?
– Честное слово… Ну, 45.
– Сударыня, меня ждут. Не задерживайте, пожалуйста, вы же не одна.
– Я вам как одному, как светиле науки.
– Сколько вам лет, сударыня?
– Это просто ужасно. 51.
– Похабная квартирка. Но до чего хорошо. А на какого чёрта я ему понадобился?
Неужели же жить оставит? Вот чудак. Да ведь ему только глазом мигнуть, он таким бы псом обзавёлся, что ахнуть.
– А сову эту мы разъясним.
– Мы к вам, профессор, и вот по какому делу.
– Вы напрасно, господа, ходите без калош. Во-первых, вы простудитесь.
А во-вторых, вы наследите мне на коврах. А все ковры у меня персидские.
– Во-первых, мы не господа.
– Во-первых, вы мужчина или женщина?
– Какая разница, товарищ?
– Я женщина.
– Мы – новое домоуправление нашего дома. Я – Швондер, она – Вяземская.
Товарищ Пеструхин и товарищ Жаровкин.
– Скажите, это вас вселили в квартиру Фёдора Павловича Саблина?
– Нас.
– Боже, пропал дом. Что будет с паровым отоплением?
– Вы издеваетесь, профессор?
– Да какое там из…
– Мы к вам, профессор, вот по какому делу. Мы, управление нашего дома, пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома.
– Кто на ком стоял? Потрудитесь излагать ваши мысли яснее.
– И где же я должен принимать пищу?
– В спальне.
– Это какой-то позор…
– Если бы сейчас была дискуссия, я доказала бы Петру Александровичу…
– Виноват, вы сию минуту хотите открыть дискуссию?
– …Предлагаю вам взять несколько журналов в пользу детей Германии.
– По полтиннику штука.
– Нет, не возьму.
– Но почему вы отказываетесь?
– Не хочу.
– Вы не сочувствуете детям Германии?
– Сочувствую.
– А, полтинника жалко?
– Нет.
– Так почему же?
– Не хочу.
– Знаете ли, профессор, если бы вы не были европейским светилом и за вас не заступились бы самым возмутительным образом вас следовало бы арестовать.
– За что?
– А вы не любите пролетариат.
– Не скажите, Филипп Филиппович все утверждают, что новая очень приличная, 30 градусов.
– А водка должна быть в 40 градусов, а не в 30, это во-первых.
– А во-вторых, Бог знает, чего они туда плеснули.
– Вы можете сказать, что им придёт в голову?
– Всё что угодно.
– Заметьте, Иван Арнольдович, холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики.
Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими.
– Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть надо уметь.
А представьте себе, что большинство людей есть вовсе не умеют.
Нужно не только знать, что есть, но и когда, как, и что при этом говорить.
А если вы заботитесь о своём пищеварении, мой добрый совет:
…не говорите за обедом о большевизме и о медицине.
– И, Боже вас сохрани, не читайте до обеда советских газет.
– Да ведь других нет.
– Вот никаких и не читайте. Я произвёл 30 наблюдений у себя в клинике.
И что же вы думаете?
Те мои пациенты, которых я заставлял читать “Правду” теряли в весе.
Мало этого, пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит и угнетённое состояние духа. Да.
– Опять общее собрание сделали.
– Опять? Ну теперь, стало быть, пошло. Пропал дом. Всё будет как по маслу.
Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замёрзнут трубы, потом лопнет паровое отопление и так далее.
– А что означает эта ваша разруха? Старуха с клюкой?
Ведьма, которая вышибла все стёкла, потушила все лампы?
Да её вовсе не существует, доктор. Что вы подразумеваете под этим словом?
А это вот что. Когда я, вместо того, чтобы оперировать, каждый вечер
начну в квартире петь хором – у меня настанет разруха.
– Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза
и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна – в уборной начнётся разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах.
– Контрреволюционные вещи говорите, Филипп Филиппович.
– А, ничего опасного. Никакой контрреволюции.
Кстати, вот ещё слово, которое я совершенно не выношу.
Абсолютно неизвестно – что под ним скрывается? Чёрт знает что.
– Мерси. Я вам сегодня вечером не нужен, Филипп Филиппович?
– Нет, благодарю вас. Мы сегодня ничего делать не будем.
Во-первых, кролик издох. А, во-вторых, в Большом “Аида”.
А я давно не слышал, помните дуэт? Ко второму акту поеду.
– Как это вы успеваете, Филипп Филиппович?
– Успевает всюду тот, кто никуда не торопится.
Я за разделение труда, доктор. В Большом пусть поют, я буду оперировать.
И очень хорошо. И никаких разрух.
– Я красавец. Быть может, неизвестный собачий принц. Инкогнито.
Очень возможно, что бабушка моя согрешила с водолазом.
То-то я смотрю, у меня на морде белое пятно. Откуда, спрашивается?
– Ошейник – всё равно что портфель. Я вытащил самый главный собачий билет.
– Профессия – игра на балалайке по трактирам.
Причина смерти – удар ножом в сердце в пивной “Стоп-сигнал”.
– Значит, Тимофеевна, вы желаете озвездить свою двойню?
– Да мне бы имена им дать.
– Ну что ж, я предлагаю такие имена: …Баррикада, Бебелина, Пестелина…
– Нет, нет, нет. Нет. Лучше назовём их просто: Клара и Роза.
В честь Клары Цеткин и Розы Люксембург, товарищи.
– Профессор, на наших глазах происходит чудо.
– А вы знаете, что такое “абырвалг”? Это… ГЛАВРЫБА, коллега, только наоборот.
Это ГЛАВРЫБА.
– В очередь, сукины дети, в очередь!
– Примус. Признание Америки. МОСКВОШВЕЯ. Примус.
Пивная. Ещё парочку. Пивная. Ещё парочку.
– Дарья Петровна вам мерзость подарила, вроде этих ботинок. Что это за сияющая чепуха?
– Чего я, хуже людей? Пойдите на Кузнецкий – все в лаковых.
– А, уж конечно, как же, какие уж мы вам товарищи! Где уж. Мы понимаем-с!
Мы в университетах не обучались. В квартирах по 15-ти комнат с ванными не жили.
Только теперь пора бы это оставить. В настоящее время каждый имеет своё право.
– Пальцами блох ловить! Пальцами! Не понимаю: откуда вы их только берёте?
– Да что ж, развожу я их, что ли? Видно, блохи меня любят.
– ДокУмент, Филипп Филиппыч, мне надо.
– ДокУмент? Черт… А может… как нибудь…
– Это уж, извиняюсь. Сами знаете, человеку без документов строго воспрещается существовать. Во-первых, домком…
– Но при чём тут домком?
– Как это при чём? Встречают, спрашивают – когда же ты, говорят, многоуважаемый, пропишешься?
– Довольно обидные ваши слова.
– Ну и что же он говорит, этот ваш прелестный домком?
– Вы его напрасно прелестным ругаете. Он интересы защищает.
– Чьи интересы, позвольте осведомиться?
– Известно чьи. Трудового элемента.
– Вы что же, труженик?
– Да уж известно – не нэпман.
– Ну что же ему нужно в защиту ваших революционных интересов?
– Известно что – прописать меня.
Они говорят, где это видано, чтоб человек проживал непрописанный в Москве.
– Но позвольте узнать, как же я вас пропишу? У вас же нет ни имени, ни фамилии.
– Это вы несправедливо. Имя я себе совершенно спокойно могу избрать.
– Пропечатал в газете и шабаш.
– И как же вам угодно именоваться?
– Полиграф Полиграфович.
– А фамилию, позвольте узнать?
– Фамилию? Я согласен наследственную принять.
– А именно?
– Шариков.
– Бить будете, папаша?
– Идиот.
– Ты что это, леший, её по всей квартире гоняешь! Набирай вон в миску.
– Да что в миску, она в парадное вылезет.
– Ой, дурак. Дурак.
– До чего вредное животное.
– Это кого вы имеете в виду, позвольте вас спросить?
– Кота я имею в виду. Такая сволочь.
– Я водочки выпью.
– А не будет Вам?
– Вот всё у вас, как на параде. Салфетку – туда, галстук – сюда.
Да “извините”, да “пожалуйста-мерси”. А так, чтобы по-настоящему. – это нет.
Мучаете сами себя, как при царском режиме.
– А как это “по-настоящему”, позвольте осведомиться?
– Желаю, чтобы все.
– Эту, как ее, переписку Энгельса с этим, как его, дьявол… с Каутским.
– Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного?
– Да не согласен я.
– Что, с Энгельсом или с Каутским?
– С обоими.
– Да, и что Вы можете со своей стороны предложить?
– Да что тут предлагать? А то пишут, пишут… Конгресс, немцы какие-то.
Голова пухнет! Взять всё, да и поделить.
– Кто убил кошку мадам Поласухер, кто?
– Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице.
– Да она меня по морде хлопнула! У меня не казённая морда!
– Потому что вы её за грудь ущипнули!
– Доктор, ради Бога, съездите с ним в цирк. Только посмотрите в программе – котов нету?
– И как такую сволочь в цирк допускают?
– Иван Арнольдович, покорнейше прошу, пива Шарикову не предлагать.
– Однако не следует думать, что здесь какое-то колдовство или чудо.
Ничего подобного! Ибо чудес не бывает. Как это доказал наш профессор Преображенский.
Всё построено на силах природы с разрешения месткома и культпросветкомиссии.
– Я не господин. Господа все в Париже.
– Тем более не пойду на это.
– Да почему?
– Но вы-то не величина мирового значения.
– Ну где уж.
– Ну так вот. А бросить коллегу в случае катастрофы,
а самому выехать на мировом значении, это извините.
Я московский студент, а не Шариков.
– Я 5 лет выковыривал придатки из мозгов.
Вы знаете, какую колоссальную работу проделал. Уму непостижимо!
И спрашивается, зачем? Чтобы в один прекрасный день милейшего пса превратить в такую мразь, что волосы становятся дыбом?
– Исключительное что-то.
– Совершенно с вами согласен.
– Учти, Егоровна, если будешь жечь паркет в печке, всех выселю. Всё.
– Тем более, что Шариков ваш – прохвост. Вчера он взял в домкоме 7 рублей на покупку учебников. Собака!
– Позвольте вас спросить: почему от вас так отвратительно пахнет?
– Ну что ж, пахнет. Известно, по специальности.
Вчера котов душили-душили, душили-душили, душили-душили…
– Но позвольте, как же он служил в очистке?
– Я его туда не назначал. Ему господин Швондер дал рекомендацию.
Если я не ошибаюсь.
– Атавизм.
– Атавизм? А…
– Неприличными словами не выражаться!
– Так свезло мне, так свезло – просто неописуемо свезло. Утвердился я в этой квартире. Окончательно уверен я, что в моём происхождении нечисто.
Тут не без водолаза. Потаскуха была моя бабушка, царство ей небесное, старушке.
Материал из Викицитатника
Перейти к навигации
Перейти к поиску
«Соба́чье се́рдце» — советский фильм 1988 года, экранизация одноимённой повести Михаила Булгакова.
Цитаты[править]
Чу-чу-чу! Стучат, стучат копыта. |
Неужели я обожру Совет Народного Хозяйства, если в помойке пороюсь? |
Шарик: Я красавец! Может, неизвестный собачий принц — инкогнито. Очень возможно, что бабушка моя согрешила с водолазом. То-то я смотрю, у меня на морде белое пятно — откуда, спрашивается? |
Шарик: Дворники из всех пролетариев — самая гнусная мразь. |
«Нигде, кроме…» такой отравы не получите, как «…в Моссельпроме!». |
Да вас нельзя узнать, голубчик. |
Мы одни, профессор? Это неописуемо. |
О, 25 лет, клянусь Богом, ничего подобного. Последний раз — в Париже, на Рю Де Ла Пэр… |
Шарик: Похабная квартирка… Но до чего ж хорошо! |
Я Вам, сударыня, вставлю яичники… обезьяны. |
— Вы ко мне? |
— Во-первых, мы не господа! |
— Я — Швондер, она — Вяземская, товарищ Пеструхин и товарищ Жаровкин. |
— Скажите, это вас вселили в квартиру Фёдор-Палыча Саблина? |
— Мы к Вам, профессор, вот по какому делу! Мы, управление нашего дома, пришли к Вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома! |
Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. Может быть, она в кабинете обедает, а в ванной режет кроликов. Может быть. Но я не Айседора Дункан! |
— Пётр Александрович! Ваша операция отменяется! Равно, как и все другие операции! Я прекращаю работу в Москве и вообще в России. Сейчас ко мне вошли четверо — среди них одна женщина, переодетая мужчиной, двое мужчин, вооружённых револьверами, — и терроризировали меня!.. В таких условиях я не только не могу, но и не имею права работать! Поэтому я прекращаю свою деятельность, закрываю квартиру и уезжаю в Сочи! Ключи могу передать Швондеру, пусть он оперирует. Но только одно условие: как угодно, что угодно, когда угодно, но чтоб это была такая бумажка, при наличии которой ни Швондер, ни кто-либо другой не мог даже подойти к двери моей квартиры! Окончательная бумажка! Фактическая! Настоящая! Броня! Чтоб моё имя даже не упоминалось! Я для них умер! |
(уверенно) Да, я слушаю! Председатель домкома Швондер! (после ответа, потрясённо оглядев товарищей) Так! Так… мы же действовали по п-правилам… так! У профессора и так исключительное положение!.. Мы знаем об его работах! Целых пять комнат хотели оставить!.. |
— Если бы сейчас была дискуссия, я доказала бы Петру Александровичу… |
— Я понимаю Вашу иронию, профессор. Мы сейчас уйдём! Но я, как заведующий культотделом нашего дома… |
— Знаете ли, профессор… Если бы Вы не были европейским светилом и за Вас не заступились бы самым возмутительным образом, Вас следовало бы арестовать! |
— Доктор Борменталь, оставьте икру в покое. И послушайте моего доброго совета: налейте не английской, а обыкновенной русской водки. |
— О! А теперь, Иван Арнольдыч, мгновенно вот эту штучку! Если Вы мне скажете, что это плохо, Вы мой кровный враг на всю жизнь!.. Это плохо? Плохо? Ответьте, уважаемый доктор! |
Заметьте, Иван Арнольдыч: холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими. |
— …А если Вы заботитесь о своём пищеварении, мой добрый совет: не говорите за обедом о большевизме и медицине. И — Боже Вас сохрани — не читайте до обеда советских газет. |
Суровые годы уходят |
— … Ну теперь, стало быть, пошло. Пропал дом. Всё будет как по маслу: вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замёрзнут трубы, потом лопнет паровое отопление и так далее. |
— И почему это ещё нужно, чтобы до сих пор ещё запирать калоши и приставлять к ним солдата, чтобы их кто-нибудь не стащил? |
— Почему убрали ковёр с парадной лестницы? М-м? Что, Карл Маркс запрещает держать на лестницах ковры? Где-нибудь у Карла Маркса сказано, что второй подъезд дома на Пречистенке нужно забить досками, а ходить кругом, вокруг, через чёрный вход? Кому это нужно? |
— И почему это пролетарий не может снять свои грязные калоши внизу, а пачкает мрамор?! |
— Какого чёрта убрали цветы с площадок? Почему электричество, дай Бог памяти, тухло в течение двадцати лет два раза, в теперешнее время аккуратно гаснет два раза в день? |
Мы сегодня ничего делать не будем: во-первых, кролик издох, а во-вторых, в Большом — «Аида». А я давно не слышал. Помните дуэт? (напевает) Ко второму акту поеду! |
Успевает всюду тот, кто никуда не торопится. |
Ошейник всё равно что портфель… |
Ножом в сердце??! Отлично! |
— Значит, Тимофеева, вы желаете озвездить свою двойню… |
Абыр-абыр… абырвалг! Абырвалг! Абырвалг! |
Профессор… у него отвалился хвост! |
Примус! Признание Америки! Москвошвея! Примус! Пивная! Ещё парочку! Пивная! Ещё парочку! Пивная! Ещё парочку! Пивная! Ещё парочку! Москвошвея! Москвошвея! Пивная! Ещё парочку! Буржуи! Буржуи! Не толкайся, подлец, слезай с подножки! Я тебе покажу, твою мать! |
Истинно вам говорю: 4 мая 1925 года земля налетит… на небесную ось! |
— В очередь, сукины дети, в очередь! |
Шариков: Дай папиросочку, у тебя брюки в полосочку! |
Преображенский: Не плюй на пол! |
Эх, говори, Москва — разговаривай, Рассея! |
— Он ещё танцует?.. |
«Никаких сомнений нет в том, что это его незаконнорожденный, как выражались в гнилом буржуазном обществе, сын. Вот как развлекается наша псевдоучёная буржуазия! Семь комнат каждый умеет занимать до тех пор, пока блистающий меч правосудия не сверкнул над ним красным лучом. Швондер». |
— Что это за гадость? Я говорю о галстуке. |
— Спаньё на полатях отменяется. Понятно? Там женщины! |
— Не сметь Зину называть Зинкой! Понятно? Понятно, я спрашиваю? |
Кто сказал пациенту эд… эп… эп…: «Пёс его знает!»? Шо вы, в самом деле? |
— Что-то Вы меня больно утесняете, папаша! |
Да что вы все? То не плевать, то не кури, туда не ходи! Чисто как в трамвае! Чего Вы мне жить не даёте! |
И насчёт папаши! Это Вы напрасно! Разве я просил мне операцию делать? Хорошенькое дело! Ухватили животную, исполосовали ножиком голову, а теперь гнушаются. А я, может, своего разрешения на операцию не давал, а равно и мои родные. Я иск, может, имею право предъявить. |
— Вы изволите быть недовольны что Вас превратили в человека? Может быть Вы предпочитаете снова бегать по помойкам? Мёрзнуть в подворотнях? |
Ну, конечно, уж какие уж мы вам товарищи!.. Ка-ак же! Где-е же! Мы понимаем-с. Мы в университетах не обучались! В квартирах по пятнадцать комнат — с ванными! — не жили! Только теперь пора бы это оставить! В настоящее время каждый имеет своё право. |
— Пальцами блох ловить, пальцами! Не понимаю, откуда Вы их только берёте? |
— Доку́мент, Филипп Филиппыч мне надо. |
— Ведь я запрещал Вам шляться по лестницам! |
— Ну и что же он говорит, этот Ваш прелестный домком? |
— И как же Вам угодно именоваться? |
— Ни в каком календаре ничего подобного быть не может! |
— А фамилию позвольте узнать? |
Довольно странно, профессор, как это Вы документы называете идиотскими! |
— Бить будете, папаша?! |
— А так, чтобы по-настоящему — это нет. Мучите сами себя, как при царском режиме. |
— Так что же Вы читаете? Робинзона Крузо? |
Да что тут предлагать? А то пишут, пишут… конгресс, немцы какие-то… Голова пухнет. Взять всё, да и поделить! |
Кто убил кошку мадам Поласухер?!! |
— Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице! |
— Кстати, какой негодяй снабдил вас этой книжкой? |
— Зина! … Там в приёмной… Она в приёмной? |
— Что Вам надо? |
До чего вредное животное! Про кота я говорю. Такая сволочь… Оригинал = |
— Доктор, ради Бога, съездите с ним в цирк! Только посмотрите – в программе котов нету? |
— Что же вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков? |
Делай загадочное лицо, дура! |
— Я не господин. Господа все в Париже. |
Нет, я этого Швондера в конце концов застрелю. |
Где же я буду харчеваться? |
Оооооо! Итить твою мать, профессор!! Иди сюда, выпей с нами! |
— Кто это такие? |
Дарья: (Слышен истошный крик Зины: “Аааа!!! Помогите!!! Мама, помогите!!!) — Что ж ты делаешь, паразит! Вот, полюбуйтесь, господин профессор на нашего визитёра Телеграфа Телеграфовича! Ну я замужем была, мне всё равно, а Зина — невинная девушка!!! Хорошо что я проснулась!!! |
— Доктор! |
Отец был судебным следователем в Вильно. |