Как наука приносит нам пользу

Дополняя высказанный здесь ответ, замечу, что история, пользуясь терминами геометрии, – это луч, т.е. у нее есть начало (точка), но пока нет конца (другой точки). Мы с вами живем сегодня и, во всяком случае, конец этой истории предугадать не можем. Таким образом, история есть процесс развивающийся, и мы смотрим на него не снаружи, как некий субъект, а как непосредственные его участники, т.е. как объект. Все это я к тому, что очень наивно полагать, что мы, руководствуясь знанием прошлого, можем предугадать будущее. Любое историческое событие уникально, так как было обусловлено целой массой причин и условиями существовавшей на тот момент исторической реальности. Повторить же некий исторический процесс, как лабораторный эксперимент, т.е. воссоздав все условия раз за разом, невозможно. Нельзя, к примеру, снова заставить Цезаря перейти Рубикон так, как он перешел его в 49 году до н.э. – иначе нам придется воссоздать Римскую республику со всеми ее социальными, экономическими и духовными противоречиями того времени. Таким образом, знание того, как поступил Цезарь (Юстиниан, Людовик Святой, Наполеон или кто-то иной), не дает нам никакого конкретного опыта, который помог бы нам в прогнозировании современных или предшествующих событий. Надежда же на то, что такой прогноз возможен – очень опасна тем, что мы слишком уверимся в своей предусмотрительности. В этом нас всегда утешит Цицерон, который некогда назвал историю учительницей жизни. Однако всегда полезно помнить, что сам же Цицерон и попался на эту удочку: опытный политик, он был слишком уверен в своей предусмотрительности и поддерживал Октавиана, полагая его лишь пешкой в своих руках, однако кем стал Октавиан и что стало с Цицероном – известно слишком хорошо.

Вторая проблема, с которой сталкивается историк, – это источники. Мы не знаем прошлого, – просто потому, что его нет. То, что было вчера, прошло, и мы имеем лишь источники: материальные, письменные, устные или какие-то еще. Попробуйте восстановить в памяти свой вчерашний день во всей полноте, – получится? Наверняка огромное количество деталей ускользнет. А как быть с днем позавчерашним или тем, который был тысячу лет назад? Картину приходится восстанавливать по источникам путем сопоставления данных, чтобы укрепиться в уверенности, что событие имело место. Таким образом, получается картина, близкая к объективности, не правда ли? Но мы еще упустили с Вами вот какой фактор: субъективность. Автор источника (если это письменный или устный рассказ о событии) тоже человек, он пишет под влиянием собственного мировоззрения. А представьте, если он пишет с чужих слов? А если не с одних? Геродот, к примеру, записывал рассказы множества людей, т.е. получал субъективную информацию, которую излагал также субъективно. Наконец, Вы, как исследователь-историк, также не лишены субъективности. Хотя Тацит и призывал историков работать без гнева и пристрастия, но не Тацит ли и нарушал это правило? 

Таким образом, не стоит полагаться на прогнозы с опорой на историю, это шаткая база. Явное же преимущество историка – это умение работать с большими объемами информации и извлекать из этого потока сведения, который могут с большой долей вероятности быть достоверными. Кроме того, историк, как правило, владеет языками (современными, древними), а также особыми частными дисциплинами (нумизматика, эпиграфика, папирология), что помогает ему нестандартно подойти к анализу информации. По своему опыту скажу, что историк также имеет высокое качество памяти (так как нужно помнить и держать в голове одновременно множество деталей), а также владеет техникой быстрого чтения (так как читать иногда нужно быстро и в то же время внимательно). Лично я, как историк, усвоил также навык без труда излагать свою точку зрения, причем делать это в условиях хода мысли, так как иногда процесс изложения идет параллельно с мыслительным процессом: например, при анализе какого-то источника. Все это навыки, которые можно применить в самых разных сферах.

Само выражение «это недавнее изобретение» (invention) – сравнительно недавнее, как видно из оборота, отражающего «технизирующий» взгляд на знание (и связанные с этим понятийные конструкции вроде «производства знания» и т.п.), хотя и более ранний, чем широкое распространение работ Фуко – поскольку отнюдь не обязательно предполагает логику «эпистемологических разрывов» и т.п., которая в свою очередь куда более ранняя. Впрочем, и сам Фуко отсылал к Ницше в самом радикальном из своих тезисов – историчности не знания, но самой истины.

Что касается до «историчности знания», то принятие данного тезиса является одним из основных и наиболее ранних в становлении историзма – так как последний, складываясь в последние десятилетия XVIII – первые десятилетия XIX века отталкивается как раз от демонстрируемого им разрыва в самопонимании «исторических эпох», обнаруживая одновременно «не(-полную-)переводимость» с языка одной эпохи на язык другой, т.е., например, средневековые представления о власти не могут быть переведены в привычные нам понятия, а должны быть описываемы своим собственным языком (отсюда же – становящееся одним из ключевых для исторического знания понятие «анахронизма»). Задача историка теперь мыслится не в «переводе» (напомню, что до этого была распространена практика «переписывания» истории – изложения новым языком, новым стилем, без того, что мы теперь называем «научной новизной» и т.п.) – а в истолковании.

(Я позволяю себе в ответе сосредотачиваться на истории, поскольку именно исторические исследования выступают или образцом для прочих гуманитарных, или воспринимают опыт иных дисциплин и далее тиражируют его, распространяют на прочие гуманитарные области)

Наиболее известными примерами такого рода служат «Школа “Анналов”», в особенности «первое» и «третье» поколения – но и во «втором» достаточно образцов этого рода (так, Мандру, ученик Февра, ставит вопрос об истории «запахов» в плоскости меняющегося опыта их восприятия) или «Процесс цивилизации» Норберта Элиаса. Возвращаясь к исходному, необходимо отметить, что сама логика «историзма», тесно связанная с формированием консерватизма как политической идеологии, предполагает с начала XIX века «разрыв», «изобретение» нового, т.е. история – это и есть сами разрывы и связи (последние становятся проблемой только в свете первых, поскольку возникает необходимость объяснить преемственность, сохранение одного – при исчезновении другого, «сохранность» перестает быть «само собой понятной») – и если логика либерализма и, отчасти, радикализма (в последнем случае – сложнее: можно напомнить известное выражение о близости крайне-правого и крайне-левого) отсылала к «естественному», т.е. внеисторическому, обращению к «нормальному порядку вещей», универсальным законам социальности, то консервативные интеллектуальные направления отсылали к историчности любого существующего общества и установления («универсальные законы действуют конкретно» и тем самым критика, исходящая из универсальных критериев, отвергается уже на том уровне, что проблема может заключаться не в верности критерия, но в истинности его применения).

За последние десятилетия – и припоминание Фуко здесь далеко не случайно – проблематика историчности/установленности радикально расширяется, так как охватывает и сами объяснительные конструкции, и способы их производства – с чем связана двойная реакция на работы Фуко историков. После первоначального одобрения она сменяется весьма скептическим отношением – по мере того, как становилась ясна принципиально разность вопросов. Изначально Фуко был принят благосклонно во многом в силу непонимания его работ – как еще одна работа («История безумия…») на привычную тему, об изменчивости понятий и образов, тогда как историзация истины переводит вопрос с уровня изменения ментального инструментария, которым мы работаем с реальностью, на уровень, когда сама «реальность» оказывается, если угодно, «изобретением», причем подобное говорение остается непрозрачным для себя самого, а «изобретение» теперь – это то, что делает «видимым» другое, по отношение к чему оно выступает как изобретение (смысл задается через оппозиции).

Да, трудно не согласиться с тем, что многие факты сфальсифицированы. Но, во-первых, никто не отменял изучение первоисточников, а во-вторых, это еще больше подбивает к поиску истины, изучению того или иного события с разных сторон конфликта и т.д. 

К тому же, польза от изучении истории скорее не в том, чтобы знать о том, что было, а в том, чтобы разбираться в том, что есть. То есть, в процессе изучения истории вырабатываются очень важные навыки понимания причинно-следственных связей событий, умение видеть две стороны медали и объективно оценивать ситуацию и так далее, и так далее.  Зная историю на достаточно неплохом уровне, очень даже легко можно сойти за весьма эрудированного человека, разбирающегося во многих областях. 

Ведь недаром Фукидид говорил: “История — это философия в примерах”. 😉

Если вы ждете ответа на все заданные вопросы, причем связанные между собой (иначе зачем было объединять их в один), мой «ответ» вас точно разочарует.

Вселенная не появлялась, она просто начала существовать. Или даже не начинала существовать, возможны модели, в которых время бесконечно в прошлое, хотя более популярные сейчас модели всё же предполагают начало. Появиться что-то может только в уже существующей Вселенной. Если вопрос был о том, что же было в самом начале, то наука сейчас не может на него уверенно ответить. Еще бы, она ведь не может даже уверенно сказать, было ли оно вообще. Но это не значит, что наука здесь бесполезна. От далекого прошлого Вселенной, близкого к Большому Взрыву, осталось мало свидетельств, но по косвенным признакам можно строить обоснованные догадки. Возможно, в будущем благодаря установкам для регистрации гравитационных волн удастся уловить реликтовые гравитационные волны от самых ранних этапов развития Вселенной и мы получим более ясное представление о них.

Невозможно в деталях описать происхождение жизни и появление человеческого рода. Мало того, что свидетельств очень мало, так и сами эти процессы, очевидно, очень сложные. Но опять же, наука здесь не бесполезна. По мере ее развития, мы всё лучше понимаем какие процессы могли дать начало жизни на Земле и как появились мы сами. Только не ждите пересказа существующих теорий в этом ответе. Если интересно, несложно найти информацию самостоятельно.

Ответ на последний вопрос: никак. Природа нам ничего не должна. В частности, она не обязана была навязать нам всем чувство справедливости в такой степени, чтобы все остальные наши инстинкты полностью ему подчинялись и справедливость всегда торжествовала. Чувство справедливости — важный социальный инстинкт, но его работа опосредована разумом и другими инстинктами. Мы можем не видеть полной картины, мы можем подавлять голос совести. Если мы хотим, чтобы мир стал справедливее, нет смысла надеяться на высшие силы, которые компенсируют любую несправедливость после смерти. Только мы сами можем сделать мир лучше. Для этого надо прежде всего развивать мышление и воспитывать совесть. Изменение социальных структур вторично, оно бесполезно без изменения самого человека.